 |
Reading room | Edgar Allan Poe | Eleonora | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian
Sub conservatione formæ specificæ salva anima. — Raymond Lully.. I am come of a race noted for vigor of fancy and ardor of passion.
| Я родом из тех, кто отмечен силой фантазии и пыланием страсти. |
Men have called me mad; but the question is not yet settled, whether madness is or is not the loftiest intelligence—whether much that is glorious—whether all that is profound—does not spring from disease of thought—from moods of mind exalted at the expense of the general intellect.
| Меня называли безумным, но вопрос ещё далеко не решён, не есть ли безумие высший разум и не проистекает ли многое из того, что славно, и все, что глубоко, из болезненного состояния мысли, из особых настроений ума, вознёсшегося ценой утраты разумности. |
They who dream by day are cognizant of many things which escape those who dream only by night.
| Тем, кто видят сны наяву, открыто многое, что ускользает от тех, кто грезит лишь ночью во сне. |
In their gray visions they obtain glimpses of eternity, and thrill, in awakening, to find that they have been upon the verge of the great secret.
| В туманных видениях мелькают им проблески вечности, и, пробудясь, они трепещут, помня, что были на грани великой тайны. |
In snatches, they learn something of the wisdom which is of good, and more of the mere knowledge which is of evil. They penetrate, however, rudderless or compassless into the vast ocean of the “light ineffable,” and again, like the adventures of the Nubian geographer, “agressi sunt mare tenebrarum, quid in eo esset exploraturi.”
| Мгновеньями им открывается нечто от мудрости, которая есть добро, и несколько больше от простого звания, которое есть зло, и все же без руля и ветрил проникают они в безбрежный океан «света неизреченного» и вновь, словно мореплаватели нубийского географа, |
We will say, then, that I am mad.
| Что ж, пусть я безумен. |
I grant, at least, that there are two distinct conditions of my mental existence—the condition of a lucid reason, not to be disputed, and belonging to the memory of events forming the first epoch of my life—and a condition of shadow and doubt, appertaining to the present, and to the recollection of what constitutes the second great era of my being.
| Я готов, впрочем, признать, что есть два различных состояния для моего духа: состоянье неоспоримого ясного разума, принадлежащего к памяти о событьях, образующих первую пору моей жизни, и состоянье сомненья и тени, относящихся к настоящему и воспоминаньям о том, что составляет вторую великую эру моего бытия. |
Therefore, what I shall tell of the earlier period, believe; and to what I may relate of the later time, give only such credit as may seem due, or doubt it altogether, or, if doubt it ye cannot, then play unto its riddle the Oedipus.
| А потому рассказу о ранних моих днях верьте; а к тому, что поведаю я о времени более позднем, отнеситесь с той долей доверия, какую оно заслуживает, или вовсе в нем усомнитесь, или, если и сомневаться вы не можете, разгадайте, подобно Эдипу, эту загадку. |
She whom I loved in youth, and of whom I now pen calmly and distinctly these remembrances, was the sole daughter of the only sister of my mother long departed.
| Та, кого любил я в юности и о которой теперь спокойно и ясно пишу я эти воспоминания, была единственным ребёнком единственной сестры моей матери, давно усопшей. |
Eleonora was the name of my cousin.
| Элеонора — это имя носила моя кузина. |
We had always dwelled together, beneath a tropical sun, in the Valley of the Many-Colored Grass.
| Всю жизнь мы прожили вместе под тропическим солнцем, в Долине Многоцветных Трав. |
No unguided footstep ever came upon that vale; for it lay away up among a range of giant hills that hung beetling around about it, shutting out the sunlight from its sweetest recesses.
| Путник никогда не забредал ненароком в эту долину, ибо лежала она далеко-далеко, за цепью гигантских гор, тяжко нависших над нею со всех сторон, изгоняя солнечный свет из прекрасных её уголков. |
No path was trodden in its vicinity; and, to reach our happy home, there was need of putting back, with force, the foliage of many thousands of forest trees, and of crushing to death the glories of many millions of fragrant flowers.
| К нам не вела ни одна тропа, и, чтобы попасть в наш счастливый край, нужно было пробраться сквозь заросли многих тысяч лесных деревьев, растоптав каблуком прелесть многих миллионов душистых цветов. |
Thus it was that we lived all alone, knowing nothing of the world without the valley—I, and my cousin, and her mother.
| Вот почему жили мы совсем одни, не зная ничего о внешнем мире, — я, моя кузина и мать её. |
From the dim regions beyond the mountains at the upper end of our encircled domain, there crept out a narrow and deep river, brighter than all save the eyes of Eleonora; and, winding stealthily about in mazy courses, it passed away, at length, through a shadowy gorge, among hills still dimmer than those whence it had issued.
| Из угрюмых краев, что лежали за далёкими вершинами гор, замкнувших наш мир, пробивалась к нам узкая глубокая река, блеск которой превосходил все — все, кроме глаз Элеоноры; неслышно вилась она по долине и наконец исчезала в тенистом ущелье, среди гор, ещё угрюмее тех, из которых она вытекала. |
We called it the “River of Silence”; for there seemed to be a hushing influence in its flow.
| Мы называли её Рекой Молчания, ибо была в её водах какая-то сила беззвучия. |
No murmur arose from its bed, and so gently it wandered along, that the pearly pebbles upon which we loved to gaze, far down within its bosom, stirred not at all, but lay in a motionless content, each in its own old station, shining on gloriously forever.
| На её берегах не раздавалось ни шороха, и так тихо скользила она, что жемчужная галька на глубоком её дне, которой мы любовались, не двигалась, а лежала в недвижном покое на месте, блистая неизменным своим сиянием. |
The margin of the river, and of the many dazzling rivulets that glided through devious ways into its channel, as well as the spaces that extended from the margins away down into the depths of the streams until they reached the bed of pebbles at the bottom,—these spots, not less than the whole surface of the valley, from the river to the mountains that girdled it in, were carpeted all by a soft green grass, thick, short, perfectly even, and vanilla-perfumed, but so besprinkled throughout with the yellow buttercup, the white daisy, the purple violet, and the ruby-red asphodel, that its exceeding beauty spoke to our hearts in loud tones, of the love and of the glory of God.
| Берега этой реки и множества ослепительных ручейков, бегущих, извиваясь, к её волнам, и все пространство, что шло от склонов вниз, в самую глубь её потоков, до ложа из гальки на дне, — все это и поверхность долины, от реки и до самых гор, вставших кругом, были, словно ковром, покрыты мягкой зелёной травой, густой, короткой, удивительно ровной, издававшей запах ванили, по которой рассыпаны были жёлтые лютики, белые маргаритки, лиловые фиалки и рубиново-красные асфодели, и безмерная их красота громко вещала нашим сердцам о любви и о славе господней. |
And, here and there, in groves about this grass, like wildernesses of dreams, sprang up fantastic trees, whose tall slender stems stood not upright, but slanted gracefully toward the light that peered at noon-day into the centre of the valley.
| Тут и там над этой травой, словно порожденья причудливых снов, вздымали стройные стволы невиданные деревья; они не стояли прямо, как свечи, но, выгибаясь изящно, тянулись к солнечному свету, который в час полудня заглядывал в сердце долины. |
Their mark was speckled with the vivid alternate splendor of ebony and silver, and was smoother than all save the cheeks of Eleonora; so that, but for the brilliant green of the huge leaves that spread from their summits in long, tremulous lines, dallying with the Zephyrs, one might have fancied them giant serpents of Syria doing homage to their sovereign the Sun.
| Кора их была испещрена изменчивым ярким сиянием черни и серебра, и была она нежной — нежнее всего, кроме щек Элеоноры; и если б не яркая зелень огромных листов, что спадали с вершин длинным, трепещущим рядом, играя с лёгким ветерком, деревья эти можно было б принять за гигантских сирийских змеев, воздающих хвалу своему властелину Солнцу. |
Hand in hand about this valley, for fifteen years, roamed I with Eleonora before Love entered within our hearts.
| Пятнадцать лет рука об руку бродил я с Элеонорой по этой долине, пока любовь не вошла в наши сердца. |
It was one evening at the close of the third lustrum of her life, and of the fourth of my own, that we sat, locked in each other’s embrace, beneath the serpent-like trees, and looked down within the water of the River of Silence at our images therein.
| Это случилось однажды вечером, на исходе третьего пятилетия её жизни и четвёртого пятилетия — моей; мы сидели, сомкнув объятья под змееподобными стволами и смотрели в Реку Молчания, на свои отражения в ней. |
We spoke no words during the rest of that sweet day, and our words even upon the morrow were tremulous and few.
| Мы не произнесли ни слова за весь этот дивный день и даже назавтра сказали друг другу лишь несколько робких слов. |
We had drawn the God Eros from that wave, and now we felt that he had enkindled within us the fiery souls of our forefathers.
| Из волн мы вызвали бога Эроса и знали теперь, что он зажег в нас пламенный дух наших предков. |
The passions which had for centuries distinguished our race, came thronging with the fancies for which they had been equally noted, and together breathed a delirious bliss over the Valley of the Many-Colored Grass.
| Страсти, которыми веками славился наш род, слились в своём биении с мечтами, которые равно нас отличали, и пронеслись горячкой блаженства над Долиной Многоцветных Трав. |
A change fell upon all things.
| Все в ней переменилось. |
Strange, brilliant flowers, star-shaped, burn out upon the trees where no flowers had been known before.
| Странные, яркие цветы раскрылись, словно звезды, на деревьях, которые раньше не знали цветенья. |
The tints of the green carpet deepened; and when, one by one, the white daisies shrank away, there sprang up in place of them, ten by ten of the ruby-red asphodel.
| Зелень изумрудных ковров стала глубже; а когда, одна за другой, белые маргаритки увяли, вместо них засверкали десятки рубиново-красных асфоделей. |
And life arose in our paths; for the tall flamingo, hitherto unseen, with all gay glowing birds, flaunted his scarlet plumage before us.
| И жизнь засияла повсюду, куда мы ступали, ибо стройный фламинго, никогда не виданный ранее, вместе с другими весёлыми светлыми птицами развернул перед нами алые крылья. |
The golden and silver fish haunted the river, out of the bosom of which issued, little by little, a murmur that swelled, at length, into a lulling melody more divine than that of the harp of Æolus—sweeter than all save the voice of Eleonora.
| В реке заиграли золотые и серебряные рыбы, а в глубине родился ропот, который, все ширясь, зазвучал наконец колыбельной, слаще эоловой арфы, краше всего на свете, кроме голоса Элеоноры. |
And now, too, a voluminous cloud, which we had long watched in the regions of Hesper, floated out thence, all gorgeous in crimson and gold, and settling in peace above us, sank, day by day, lower and lower, until its edges rested upon the tops of the mountains, turning all their dimness into magnificence, and shutting us up, as if forever, within a magic prison-house of grandeur and of glory.
| И огромное облако, которое давно замечали мы возле Геспера, выплыло, сверкая золотом и багрянцем, и, мирно встав над нами, день за днём опускалось все ниже, пока наконец не коснулось краями верхушек гор, превратив их угрюмость в сияние и заключив нас, как бы навеки, в волшебной темнице величия и славы. |
The loveliness of Eleonora was that of the Seraphim; but she was a maiden artless and innocent as the brief life she had led among the flowers.
| Элеонора красой подобна была серафиму, бесхитростна и невинна, как та недолгая жизнь, что провела она среди цветов. |
No guile disguised the fervor of love which animated her heart, and she examined with me its inmost recesses as we walked together in the Valley of the Many-Colored Grass, and discoursed of the mighty changes which had lately taken place therein.
| Она не скрывала лукаво пламя любви, что охватило её сердце, и вместе со мной заглянула в его тайники, когда мы бродили вдвоём по долине, беседуя о переменах, недавно свершившихся здесь. |
At length, having spoken one day, in tears, of the last sad change which must befall Humanity, she thenceforward dwelt only upon this one sorrowful theme, interweaving it into all our converse, as, in the songs of the bard of Schiraz, the same images are found occurring, again and again, in every impressive variation of phrase.
| И, наконец, заговорив однажды в слезах о последней печальной перемене, что выпадает всем людям, она стала с тех пор грустна, не расставалась с этой мыслью, то и дело возвращаясь к ней, подобно тому, как в песнях певца Шираза во всех величавых вариациях снова и снова возникают все те же образы. |
She had seen that the finger of Death was upon her bosom—that, like the ephemeron, she had been made perfect in loveliness only to die; but the terrors of the grave to her lay solely in a consideration which she revealed to me, one evening at twilight, by the banks of the River of Silence.
| Она видела, что Смерть коснулась своим перстом её груди, — подобно мотыльку, она создана была бесконечно прелестной лишь для того, чтоб погибнуть; но ужас могилы был для неё лишь в одном; она поведала мне об этом однажды в сумерках па берегу Реки Молчания. |
She grieved to think that, having entombed her in the Valley of the Many-Colored Grass, I would quit forever its happy recesses, transferring the love which now was so passionately her own to some maiden of the outer and everyday world.
| Ей горестно было думать, что, похоронив её в Долине Многоцветных Трав, я навсегда покину этот счастливый край, отдав свою любовь, так страстно ей теперь посвященную, деве из мира будничного и чужого. |
And, then and there, I threw myself hurriedly at the feet of Eleonora, and offered up a vow, to herself and to Heaven, that I would never bind myself in marriage to any daughter of Earth—that I would in no manner prove recreant to her dear memory, or to the memory of the devout affection with which she had blessed me.
| И тогда, ни минуты не медля, я бросился к ногам Элеоноры и поклялся ей и небесам, что никогда не соединюсь браком с дочерью Земли, что ни в чем не изменю её благословенной памяти и памяти о том неземном чувстве, которым она меня подарила. |
And I called the Mighty Ruler of the Universe to witness the pious solemnity of my vow.
| И я призвал Великого Владыку Мира в свидетели того, что обет этот свят и нерушим. |
And the curse which I invoked of Him and of her, a saint in Helusion should I prove traitorous to that promise, involved a penalty the exceeding great horror of which will not permit me to make record of it here.
| И кара, ниспослать которую я молил Его и её, святую, чьё жилище будет в Элизиуме, если нарушу я свой обет, кара эта была столь чудовищно страшной, что я не решусь говорить о ней здесь. |
And the bright eyes of Eleonora grew brighter at my words; and she sighed as if a deadly burthen had been taken from her breast; and she trembled and very bitterly wept; but she made acceptance of the vow, (for what was she but a child?) and it made easy to her the bed of her death.
| И ясные глаза Элеоноры прояснились при этих словах, она вздохнула, словно смертельная тяжесть спала у ней с груди, и, трепеща, заплакала горько; но приняла мой обет (ибо была всего лишь ребёнком), и он принёс ей облегчение на ложе смерти. |
And she said to me, not many days afterward, tranquilly dying, that, because of what I had done for the comfort of her spirit she would watch over me in that spirit when departed, and, if so it were permitted her return to me visibly in the watches of the night; but, if this thing were, indeed, beyond the power of the souls in Paradise, that she would, at least, give me frequent indications of her presence, sighing upon me in the evening winds, or filling the air which I breathed with perfume from the censers of the angels.
| Несколько дней спустя, умирая спокойно и мирно, она мне сказала: за то, что сделал я для спокойствия её духа, дух её после кончины будет меня охранять, и если будет ей то дозволено, то по ночам будет она являться мне зримо; но если не дано это душам рая, то будет часто посылать мне весть о своём присутствии — вечерний ветерок обвеет её вздохом мне щеку или напоит воздух, которым я дышу, благоуханием небесных кадильниц. |
And, with these words upon her lips, she yielded up her innocent life, putting an end to the first epoch of my own.
| И с этими словами она рассталась со своей безгрешной жизнью, кладя предел первой поре моего бытия. |
Thus far I have faithfully said.
| Истинно излагал я все до сего мгновенья. |
But as I pass the barrier in Time’s path, formed by the death of my beloved, and proceed with the second era of my existence, I feel that a shadow gathers over my brain, and I mistrust the perfect sanity of the record.
| Но, пересекая преграду на путях Времени, преграду, воздвигнутую смертью любимой, и вступая во вторую пору моего существования, чувствую, как тени окутывают мой мозг, и не доверяю своему разуму и памяти. |
But let me on.—
| Но продолжаю. |
.—Years dragged themselves along heavily, and still I dwelled within the Valley of the Many-Colored Grass; but a second change had come upon all things.
| Годы тяжко влачили свой груз, а я не покидал Долины Многоцветных Трав; и снова все в ней переменилось. |
The star-shaped flowers shrank into the stems of the trees, and appeared no more.
| Звездоподобные цветы исчезли и более не появлялись на деревьях. |
The tints of the green carpet faded; and, one by one, the ruby-red asphodels withered away; and there sprang up, in place of them, ten by ten, dark, eye-like violets, that writhed uneasily and were ever encumbered with dew.
| Зелёные ковры поблёкли, и одна за другой увяли рубиново-красные асфодели, а на их месте раскрыли свои глаза десятки чёрных фиалок, беспокойно трепещущих и вечно отягощённых влагой. |
And Life departed from our paths; for the tall flamingo flaunted no longer his scarlet plumage before us, but flew sadly from the vale into the hills, with all the gay glowing birds that had arrived in his company.
| И Жизнь покинула те края, где мы когда-то ступали, ибо стройный фламинго сложил свои алые крылья и с другими весёлыми светлыми птицами, что появились когда-то с ним вместе, с грустью покинули долину. |
And the golden and silver fish swam down through the gorge at the lower end of our domain and bedecked the sweet river never again.
| Золотые и серебряные рыбы уплыли по ущелью, в самый дальний конец края, и не украшали больше нашей реки. |
And the lulling melody that had been softer than the wind-harp of Æolus, and more divine than all save the voice of Eleonora, it died little by little away, in murmurs growing lower and lower, until the stream returned, at length, utterly, into the solemnity of its original silence. And then, lastly, the voluminous cloud uprose, and, abandoning the tops of the mountains to the dimness of old, fell back into the regions of Hesper, and took away all its manifold golden and gorgeous glories from the Valley of the Many-Colored Grass.
| И колыбельная, что звучала слаще эоловой арфы, волшебней всего — кроме голоса Элеоноры, — начала затихать и понемногу вовсе замолкла; ропот волн становился все глуше, пока наконец река не погрузилась снова в торжественное своё молчание; и огромное облако поднялось и, возвращая вершинам гор прежнюю их угрюмость, пало назад, в край Геспера, унеся из Долины Многоцветных Трав всю многокрасочную и золотую прелесть сияния. |
Yet the promises of Eleonora were not forgotten; for I heard the sounds of the swinging of the censers of the angels; and streams of a holy perfume floated ever and ever about the valley; and at lone hours, when my heart beat heavily, the winds that bathed my brow came unto me laden with soft sighs; and indistinct murmurs filled often the night air, and once—oh, but once only!
| Но обет, данный Элеонорой, не был забыт — я слышал звон небесных кадильниц, волны нездешнего благоухания плыли по долине, и в часы одиночества, когда сердце тяжко стучало в груди, ветерок, обвевавший моё чело, доносил до меня тихий вздох. Часто воздух ночи исполнен был невнятного шёпота, и раз — о, только раз! — |
I was awakened from a slumber, like the slumber of death, by the pressing of spiritual lips upon my own.
| я пробудился от глубокого, словно смертельного, сна, ощутив на своих губах прикосновение призрачных уст. |
But the void within my heart refused, even thus, to be filled.
| Но пустота в моем сердце все не заполнялась. |
I longed for the love which had before filled it to overflowing.
| Я тосковал по любви, которая прежде заполняла его до краев. |
At length the valley pained me through its memories of Eleonora, and I left it for ever for the vanities and the turbulent triumphs of the world.
| Настало время, когда долина стада меня тяготить памятью об Элеоноре, и я покинул наш край навсегда ради бурных волнений и суетных радостей мира. |
I found myself within a strange city, where all things might have served to blot from recollection the sweet dreams I had dreamed so long in the Valley of the Many-Colored Grass.
| Я очутился в незнакомом городе, где все, казалось, служило тому, чтобы изгнать из памяти сладкие сны, которым предавался я так давно в Долине Многоцветных Трав. |
The pomps and pageantries of a stately court, and the mad clangor of arms, and the radiant loveliness of women, bewildered and intoxicated my brain.
| Великолепие и пышность блестящего двора, и упоительный звон оружия, и сияние женских очей, смутив, опьянило мой ум. |
But as yet my soul had proved true to its vows, and the indications of the presence of Eleonora were still given me in the silent hours of the night.
| Но душа моя все ещё оставалась верна своему обету, и по ночам мне все ещё было дано знать о присутствии Элеоноры. |
Suddenly these manifestations they ceased, and the world grew dark before mine eyes, and I stood aghast at the burning thoughts which possessed, at the terrible temptations which beset me; for there came from some far, far distant and unknown land, into the gay court of the king I served, a maiden to whose beauty my whole recreant heart yielded at once—at whose footstool I bowed down without a struggle, in the most ardent, in the most abject worship of love.
| Внезапно все прекратилось; и мир потемнел у меня пред глазами; и я пришёл в ужас от неотступных мучительных мыслей и страшных соблазнов, ибо из далёкой-далёкой, чужой, неизвестной земли прибыла к весёлому двору короля, которому я служил, дева, чьей красотой пленилось моё неверное сердце — к её ногам склонил я без колебаний колена в пылком самозабвении любви. |
What, indeed, was my passion for the young girl of the valley in comparison with the fervor, and the delirium, and the spirit-lifting ecstasy of adoration with which I poured out my whole soul in tears at the feet of the ethereal Ermengarde?—
| Разве могла моя страсть к девочке из долины сравниться с тем лихорадочным жаром, с тем возвышающим дух восторгом и преклоненьем, с которым излил я в слезах своё сердце божественной Эрменгарде? |
?—Oh, bright was the seraph Ermengarde!
| О, светел был ангельский лик Эрменгарды! — |
and in that knowledge I had room for none other.
| и, зная об этом, я не помышлял ни о ком другом. |
Oh, divine was the angel Ermengarde!
| О божественный свет Эрменгарды! — |
and as I looked down into the depths of her memorial eyes, I thought only of them—and of her.
| и, глядя в самую глубь её всепомнящих очей, я думал только о них — и о ней. |
I wedded—nor dreaded the curse I had invoked; and its bitterness was not visited upon me.
| Я обвенчался и не трепетал той кары, которую призывал на себя, и горечь её меня миновала. |
And once—but once again in the silence of the night; there came through my lattice the soft sighs which had forsaken me; and they modelled themselves into familiar and sweet voice, saying:
| И раз — но только раз! — в ночной тиши сквозь решётку окна послышались давно замолкшие тихие вздохи, и милый, такой знакомый голос сказал: |
“Sleep in peace!
| — Спи с миром! — |
for the Spirit of Love reigneth and ruleth, and, in taking to thy passionate heart her who is Ermengarde, thou art absolved, for reasons which shall be made known to thee in Heaven, of thy vows unto Eleonora.”
| ибо над всем царит Дух Любви, и, отдав своё сердце той, кого зовёшь Эрменгардой, ты получишь отпущение — почему, узнаешь на небесах — от клятвы, данной Элеоноре. |