Как-то в Париже, в ветреный вечер осенью 18… |
года, когда уже совсем смерклось, я предавался двойному наслаждению, которое дарит нам сочетание размышлений с пенковой трубкой, в обществе моего друга С. – Огюста Дюпена в его маленькой библиотеке, а вернее, кабинете an troisieme, N 33 Rue Dunot, Faubourg St. Germain. |
Более часа мы просидели, храня нерушимое молчание, и стороннему наблюдателю могло бы показаться, что и я, и мой друг всего лишь сосредоточенно и бездумно следим за клубами дыма, заполнившего комнату. |
Однако я продолжал мысленно обсуждать события, служившие темой беседы, которую мы вели в начале вечера, – я имею в виду происшествие на улице Морг и тайну, связанную с убийством Мари Роже. |
Вот почему, когда дверь распахнулась и в библиотеку вошёл наш старый знакомый, мосье Г., префект парижской полиции, это представилось мне любопытным совпадением. |
Мы сердечно его приветствовали, потому что дурные качества этого человека почти уравновешивались многими занятными чертами, а к тому же мы не виделись с ним уже несколько лет. |
Перед его приходом мы сумерничали, и теперь Дюпен встал, намереваясь зажечь лампу, но он тут же вновь опустился в своё кресло, когда Г. сказал, что пришёл посоветоваться с нами – а вернее, с моим другом – о деле государственной важности, которое уже доставило ему много неприятных хлопот. |
– Если оно требует обдумывания, – пояснил Дюпен, отнимая руку, уже протянутую к фитилю лампы, – то предпочтительнее будет ознакомиться с ним в темноте. |
– Ещё одна из ваших причуд! – сказал префект, имевший манеру называть «причудами» все, что превосходило его понимание, а потому живший поистине среди легиона «причудливостей». |
– Совершенно справедливо, – ответил Дюпен, предлагая гостю трубку и придвигая ему удобное кресло. |
– Но какая беда случилась на сей раз? – |
спросил я. – Надеюсь, это не ещё одно убийство? |
– О нет! Ничего подобного. |
Собственно говоря, дело это чрезвычайно простое, и я не сомневаюсь, что мы и сами с ним превосходно справимся, но мне пришло в голову, что Дюпену, пожалуй, будет любопытно выслушать его подробности – ведь оно такое причудливое. |
– Простое и причудливое, – сказал Дюпен. |
– Э… да. Впрочем, не совсем. |
Собственно говоря, мы все в большом недоумении, потому что дело это на редкость просто, и тем не менее оно ставит нас в совершенный тупик. |
– Быть может, именно простота случившегося и сбивает вас с толку, – сказал мой друг. |
– Ну, какой вздор вы изволите говорить! – |
ответил префект, смеясь от души. |
– Быть может, тайна чуть-чуть слишком прозрачна, – сказал Дюпен. |
– Бог мой! |
Что за идея! |
– Чуть-чуть слишком очевидна. |
– Ха-ха-ха! |
Ха-ха-ха! |
Хо-хо-хо! – |
загремел наш гость, которого эти слова чрезвычайно позабавили. – Ах, Дюпен, вы меня когда-нибудь уморите! |
– Но все-таки что это за дело? – |
спросил я. |
– Я сейчас вам расскажу, – ответил префект, задумчиво выпуская изо рта длинную ровную струю дыма, и устроился в кресле поудобнее. – |
Я изложу его вам в нескольких словах, но прежде я хотел бы предупредить вас, что это дело необходимо хранить в строжайшем секрете и что я почти наверное лишусь своей нынешней должности, если станет известно, что я кому-либо о нем рассказывал. |
– Продолжайте, – сказал я. |
– Или не продолжайте, – сказал Дюпен. |
– Ну так вот: мне было сообщено из весьма высоких сфер, что из королевских апартаментов был похищен некий документ величайшей важности. Похититель известен. |
Тут не может быть ни малейшего сомнения: видели, как он брал документ. |
Кроме того, известно, что документ все ещё находится у него. |
– Откуда это известно? – |
спросил Дюпен. |
– Это вытекает, – ответил префект, – из самой природы документа и из отсутствия неких последствий, которые неминуемо возникли бы, если бы он больше не находился у похитителя – то есть если бы похититель воспользовался им так, как он, несомненно, намерен им в конце концов воспользоваться. |
– Говорите пояснее, – попросил я. |
– Ну, я рискну сказать, что документ наделяет того, кто им владеет, определённой властью но отношению к определённым сферам, каковая власть просто не имеет цены. – |
Префект обожал дипломатическую высокопарность. |
– Но я все-таки не вполне понял, – сказал Дюпен. |
– Да? |
Ну, хорошо: передача этого документа третьему лицу, которое останется неназванным, поставит под угрозу честь весьма высокой особы, и благодаря этому обстоятельству тот, в чьих руках находится документ, может диктовать условия той весьма знатной особе, чья честь и благополучие оказались в опасности. |
– Но ведь эта власть, – перебил я, – возникает только в том случае, если похититель знает, что лицу, им ограбленному, известно, кто похититель. |
Кто же дерзнёт… |
– Вот, – сказал Г., – это министр Д., чья дерзость не останавливается ни перед чем – ни перед тем, что достойно мужчины, ни перед тем, что его недостойно. |
Уловка, к которой прибег вор, столь же хитроумна, сколь и смела. |
Документ, о котором идёт речь (сказать откровенно, это – письмо), был получен ограбленной особой, когда она пребывала в одиночестве в королевском будуаре. |
Она его ещё читала, когда в будуар вошло то высочайшее лицо, от какового она особенно хотела скрыть письмо. Поспешно и тщетно попытавшись спрятать письмо в ящик, она была вынуждена положить его вскрытым на столик. |
Однако оно лежало адресом вверх и, так как его содержание было скрыто, не привлекло к себе внимания. |
Но тут входит министр Д. Его рысий взгляд немедленно замечает письмо, он узнает почерк, которым написан адрес, замечает смущение особы, которой оно адресовано, и догадывается о её тайне. |
После доклада о каких-то делах, сделанного с его обычной быстротой, он достаёт письмо, несколько похожее на то, о котором идёт речь, вскрывает его, притворяется, будто читает, после чего кладёт рядом с первым. |
Потом он снова около пятнадцати минут ведёт беседу о государственных делах. |
И наконец, кланяясь, перед тем как уйти, берет со стола не принадлежащее ему письмо. Истинная владелица письма видит это, но, разумеется, не смеет воспрепятствовать ему из-за присутствия третьего лица, стоящего рядом с ней. |
Министр удаляется, оставив на столе своё письмо, не имеющее никакой важности. |
– И вот, – сказал Дюпен, обращаясь ко мне, – налицо то условие, которое, по вашему мнению, было необходимо для полноты власти похитителя: похититель знает, что лицу, им ограбленному, известно, кто похититель. |
– Да, – сказал префект. – И в течение последних месяцев подученной таким способом властью пользуются ради политических целей, и притом не зная никакой меры. |
С каждым днём ограбленная особа все более убеждается в необходимости получить назад своё письмо. Но, разумеется, открыто потребовать его возвращения она не может. |
И вот в отчаянии она доверилась мне. |
– Помощнику, мудрее которого, – сказал Дюпен сквозь настоящий смерч дыма, – я полагаю, не только найти, но и вообразить невозможно. |
– Вы мне льстите, – ответил префект, – но, пожалуй, кое-кто и придерживается такого мнения. |
– Во всяком случае, совершенно очевидно, – сказал я, – что письмо, как вы и говорили, все ещё находится у министра, поскольку власть даёт именно обладание письмом, а не какое-либо его использование. |
Если его использовать, то власть исчезнет. |
– Вы правы, – ответил Г. – И я начал действовать, исходя именно из этого предположения. |
Первой моей задачей было обыскать особняк министра, и главная трудность заключалась в том, чтобы сделать это втайне от него. |
Мне настоятельно указывали на необходимость устроить все дело так, чтобы он ничего не заподозрил, ибо это могло бы привести к самым роковым последствиям. |
– Но, – сказал я, – вы же вполне au fait в такого рода вещах. |
Парижская полиция достаточно часто предпринимала подобные обыски. |
– О, разумеется. Вот потому-то я и не отчаивался. |
К тому же привычки Министра весьма благоприятствовали моим намерениям. |
Он частенько не возвращается домой до утра. |
Слуг у него немного, и они спят вдали от комнат своего хозяина, а к тому же их нетрудно напоить, так как почти все они – неаполитанцы. |
Вам известно, что у меня есть ключи, которыми я могу отпереть любую комнату и любой шкаф в Париже. |
В течение трёх месяцев я чуть ли не еженощно сам обыскивал особняк министра Д. На карту поставлена моя честь, и, говоря между нами, награда обещана колоссальная. |
И я прекратил поиски, только когда окончательно убедился, что вор более хитёр, чем я. Смею вас заверить, я осмотрел все закоулки и тайники, в которых можно было бы спрятать письмо. |
– Хотя письмо, без сомнения, находится у министра, – заметил я, – но не мог ли он скрыть его не у себя в доме, а где-нибудь ещё? |
– Навряд ли, – сказал Дюпен. – |
Нынешнее положение дед при дворе и особенно те политические интриги, в которых, как известно, замешан Д., требуют, чтобы письмо всегда находилось у него под рукой – возможность предъявить его без промедления почти так же важна, как и самый факт обладания им. |
– Возможность предъявить его без промедления? – |
переспросил я. |
– Другими словами, возможность немедленно его уничтожить, – ответил Дюпен. |
– Совершенно верно, – согласился я. – Следовательно, письмо спрятано где-то в его особняке. |
Предположение о том, что министр носит его при себе, вероятно, следует сразу же отбросить. |
– О да, – сказал префект. – |
Его дважды останавливали псевдограбители и под моим личным наблюдением обыскивали самым тщательным образом. |
– Вы могли бы и не затрудняться, – заметил Дюпен. – |
Д. насколько я могу судить, не совсем дурак, а раз так, то он, конечно, прекрасно понимает, что нападения подобных грабителей ему не избежать. |
– Не совсем дурак… – повторил Г. – Но ведь он поэт, а по-моему, от поэта до дурака всего один шаг. |
– Совершенно верно, – сказал Дюпен, задумчиво затянувшись трубкой, – хотя мне и самому случалось грешить стишками. |
– Может быть, – сказал я, – вы расскажете о своих поисках в его доме более подробно. |
– Ну, по правде говоря, мы не спешили и обыскали решительно все. |
У меня в таких делах большой опыт. |
Я осмотрел здание сверху донизу, комнату за комнатой, посвящая каждой все ночи целой недели. |
Начинали мы с мебели. |
Мы открывали все ящики до единого, а вы, я полагаю, знаете, что для опытного полицейского агента никаких «потайных» ящиков не существует. |
Только болван, ведя подобный обыск, умудрится пропустить «потайной» ящик. Это же так просто! |
Каждое бюро имеет такие-то размеры – занимает такое-то пространство. |
А линейки у нас точные. |
Мы заметим разницу даже в пятисотую долю дюйма. |
После бюро мы брались за стулья. |
Сиденья мы прокалывали длинными тонкими иглами – вы ведь видели, как я ими пользовался. |
Со столов мы снимали столешницы. |
– Зачем? |
– Иногда человек, желающий что-либо спрятать, снимает столешницу или верхнюю крышку какого-нибудь сходного предмета меблировки, выдалбливает ножку, прячет то, что ему нужно, в углубление и водворяет столешницу на место. |
Таким же образом используются ножки и спинки кроватей. |
– Но нельзя ли обнаружить пустоту выстукиванием? – |
осведомился я. |
– Это невозможно, если, спрятав предмет, углубление плотно забить ватой. |
К тому же во время этого обыска мы были вынуждены действовать бесшумно. |
– Но ведь вы не могли снять… вы же не могли разобрать на части всю мебель, в которой возможно устроить тайник вроде описанного вами. |
Письмо можно скрутить в тонкую трубочку, не толще большой вязальной спицы, и в таком виде вложить его, например, в перекладину стула. |
Вы же не разбирали на части все стулья? |
– Конечно, нет. У нас есть способ получше: мы исследовали перекладины всех стульев в особняке, да, собственно говоря, и места соединений всей мебели Д., с помощью самой сильной лупы. |
Любой мельчайший след недавних повреждений мы обнаружили бы сразу. |
Крохотные опилки, оставленные буравчиком, были бы заметнее яблок. |
Достаточно было бы трещинки в клее, малейшей неровности – и мы обнаружили бы тайник. |
– Полагаю, вы проверили и зеркала – место соединения стекла с рамой, а также кровати и постельное белье, ковры и занавеси? |
– Безусловно; а когда мы покончили с мебелью, то занялись самим зданием. |
Мы разделили всю его поверхность на квадраты и перенумеровали их, чтобы не пропустить ни одного. Затем мы исследовали каждый дюйм по всему особняку, а также стены двух примыкающих к нему домов – опять-таки с помощью лупы. |
– Двух соседних домов! – |
воскликнул я. – У вас было немало хлопот. |
– О да. Но ведь и предложенная награда огромна. |
– Вы осмотрели также и дворы? |
– Дворы вымощены кирпичом, и осмотреть их было относительно просто. |
Мы обследовали мох между кирпичами и убедились, что он нигде не поврежден. |
– Вы, конечно, искали в бумагах Д. и среди книг его библиотеки? |
– Разумеется. Мы заглянули во все пакеты и свёртки, мы не только открыли каждую книгу, но и пролистали их все до единой, а не просто встряхнули, как делают некоторые наши полицейские. |
Мы, кроме того, самым тщательным образом измерили толщину каждого переплета и осмотрели его в лупу. |
Если бы в них были какие-нибудь недавние повреждения, они не укрылись бы от нашего взгляда. |
Пять-шесть томов, только что полученных от переплётчика, мы аккуратно проверили иглами. |
– Полы под коврами вы осмотрели? |
– Ну конечно. |
Мы снимали каждый ковер и обследовали паркет с помощью лупы. |
– И обои на стенах? |
– Да. |
– В подвалах вы искали? |
– Конечно. |
– В таком случае, – сказал я, – вы исходили из неверной предпосылки: письмо не спрятано в особняке, как вы полагали. |
– Боюсь, вы правы, – ответил префект. – |
Итак, Дюпен, что бы вы посоветовали мне предпринять? |
– Ещё раз как следует обыскать особняк. |
– Бесполезно! – ответил Г. – Я совершенно убеждён, что письмо находится не там. Это так же верно, как то, что я дышу воздухом. |
– Ничего лучше я вам посоветовать не могу, – сказал Дюпен. – |
Вы, несомненно, получили самое точное описание внешнего вида письма? |
– О да! |
И, вытащив записную книжку, префект прочёл нам подробнейшее описание того, как выглядел исчезнувший документ в развёрнутом виде, и особенно как он выглядел снаружи. |
Вскоре после этого он распрощался с нами и ушёл, совсем упав духом, – я никогда ещё не видел этого достойного джентльмена в таком унынии. |
Приблизительно через месяц он снова посетил нас и застал Дюпена и меня примерно за тем же занятием, как и в прошлый свой визит. |
Он взял трубку, опустился в предложенное кресло и заговорил о каких-то пустяках. |
Наконец я не выдержал: |
– Но послушайте, Г., как обстоят дела с похищенным письмом? |
По-видимому, вы пришли к выводу, что перехитрить министра вам не удастся? |
– Совершенно верно, будь он проклят! Я последовал совету Дюпена и произвёл вторичный обыск, но, как я и предполагал, все наши усилия пропали даром. |
– Как велика награда, о которой вы упоминали? – |
спросил Дюпен. |
– Очень велика… это весьма щедрая награда, хотя называть точную цифру мне не хотелось бы. Впрочем, одно я могу сказать: тому, кто доставил бы мне это письмо, я был бы рад вручить мой собственный чек на пятьдесят тысяч франков. Дело в том, что с каждым днём его значение возрастает, и обещанная награда недавно была удвоена. |
Однако, будь она даже утроена, я не мог бы сделать больше, чем сделал. |
– О, – протянул Дюпен, между затяжками, – мне, право… кажется, Г., что вы приложили усилий… |
меньше, чем могли бы. И вам следовало бы… на мой взгляд, сделать ещё кое-что, э? |
– Но как? |
Каким образом? |
– Ну… пых-пых-пых!.. вы могли бы… пых-пых!.. заручиться помощью специалиста, э? |
Пых-пых-пых!.. |
Вы помните анекдот, который рассказывают об Абернети? |
– Нет. Черт бы его взял, этого вашего Абернети. |
– О да, пусть его возьмёт черт. |
И на здоровье. Но как бы то ни было, однажды некий богатый скупец задумал получить от Абернети врачебный совет, ничего за него не заплатив. |
И вот, заведя с Абернети в обществе светский разговор, он описал ему свою болезнь, излагая якобы гипотетический случай. |
«Предположим, – сказал скупец, – что симптомы этого недуга были такими-то и такими-то; что бы вы рекомендовали сделать больному, доктор?» – |
«Что сделать? – |
повторил Абернети. – Обратиться за советом к врачу, что же ещё?» |
– Но, – сказал префект, несколько смутившись, – я был бы очень рад получить совет и заплатить за него. |
Я действительно готов дать пятьдесять тысяч франков тому, кто поможет мне в этом деле. |
– В таком случае, – сказал Дюпен, открывая ящик и доставая из него чековую книжку, – выпишите мне чек на вышеупомянутую сумму. |
Когда вы поставите на нем свою подпись, я вручу вам письмо. |
Я был ошеломлён. |
Префект же сидел словно поражённый громом. |
На несколько мгновений он как будто онемел и был не в силах сделать ни одного движения – он только недоверчиво глядел на моего друга, разинув рот, и казалось, что его глаза вот-вот вылезут на лоб; затем, немного оправившись, он схватил перо и начал заполнять чек, но раза два прерывал это занятие и недоумённо глядел в пустоту. Однако в конце концов чек на пятьдесят тысяч франков был выписан и префект передал его через стол Дюпену. |
Тот внимательно прочитал чек и спрятал его к себе в бумажник; затем отпёр замочек бювара, достал какое-то письмо и протянул его префекту. |
Этот достойный чиновник схватил письмо в настоящем пароксизме радости, дрожащей рукой развернул его, быстро прочёл несколько строк, потом, спотыкаясь от нетерпения, кинулся к двери и бесцеремонно выбежал из комнаты и из дома, так и не произнеся ни единого слова с той самой минуты, когда Дюпен попросил его заполнить чек. |
После того как префект исчез, мой друг дал мне кое-какие объяснения. |
– Парижская полиция, – сказал он, – по-своему весьма талантлива. |
Её агенты настойчивы, изобретательны, хитры и обладают всеми познаниями, необходимыми для наилучшего выполнения их обязанностей. |
Вот почему, когда Г. описал нам, как именно он обыскивал особняк Д., я проникся неколебимой уверенностью, что он действительно исчерпал все возможности – в том направлении, в каком он действовал. |
– В том направлении, в каком он действовал? – |
переспросил я. |
– Да, – сказал Дюпен. – |
Принятые им меры были не только наилучшими в своём роде, но и приводились в исполнение самым безупречным образом. |
Если бы письмо было спрятано так, как он предполагал, его неминуемо обнаружили бы. |
Я весело засмеялся, однако мой друг, по-видимому, говорил вполне серьезно. |
– Итак, – продолжал он, – принятые меры были по-своему хороши и приведены в исполнение наилучшим образом. Единственный их недостаток заключался в том, что к данному случаю и к данному человеку они никак не подходили. |
Определённая система весьма хитроумных методов сыска стала для префекта поистине прокрустовым поящем, к которому он насильственно подгоняет все свои планы. |
Но он постоянно ошибается, каждый раз воспринимая стоящую перед ним задачу либо слишком глубоко, либо слишком поверхностно; найдётся немало школьников, которые умеют рассуждать гораздо последовательнее, чем он. |
Мне знаком восьмилетний мальчуган, чья способность верно угадывать в игре «чет и нечёт» снискала ему всеобщее восхищение. |
Это очень простая игра: один из играющих зажимает в кулаке несколько камешков и спрашивает у другого, чётное ли их количество он держит или нечётное. |
Если второй играющий угадает правильно, то он выигрывает камешек, если же неправильно, то проигрывает камешек. |
Мальчик, о котором я упомянул, обыграл всех своих школьных товарищей. |
Разумеется, он строил свои догадки на каких-то принципах, и эти последние заключались лишь в том, что он внимательно следил за своим противником и правильно оценивал степень его хитрости. |
Например, его заведомо глупый противник поднимает кулак и опрашивает: «Чет или нечёт?» |
Наш школьник отвечает «нечёт» и проигрывает. Однако в следующей попытке он выигрывает, потому что говорит себе: «Этот дурак взял в прошлый раз чётное количество камешков и, конечно, думает, что отлично схитрит, если теперь возьмёт нечётное количество. Поэтому я опять скажу – нечёт!» Он говорит «нечёт!» |
и выигрывает. С противником чуть поумнее он рассуждал бы так: |
«Этот мальчик заметил, что я сейчас сказал „нечёт“, и теперь он сначала захочет изменить чётное число камешков на нечётное, но тут же спохватится, что это слишком просто, и оставит их количество прежним. |
Поэтому я скажу – „чет!“ Он говорит „чет!“ и выигрывает. |
Вот ход логических рассуждений маленького мальчика, которого его товарищи окрестили „счастливчиком“. Но, в сущности говоря, что это такое? |
– Всего только, – ответил я, – уменье полностью отождествить свой интеллект с интеллектом противника. |
– Вот именно, – сказал Дюпен. – А когда я спросил у мальчика, каким способом он достигает столь полного отождествления, обеспечивающего ему постоянный успех, он ответил следующее: |
«Когда я хочу узнать, насколько умен, или глуп, или добр, или зол вот этот мальчик иди о чем он сейчас думает, я стараюсь придать своему лицу точно такое же выражение, которое вижу на его лице, а потом жду, чтобы узнать, какие мысли или чувства возникнут у меня в соответствии с этим выражением». |
Этот ответ маленького школьника заключает в себе все, что скрывается под мнимой глубиной, которую усматривали у Ларошфуко, Лабрюйера, Макиавелли и Кампанеллы. |
– А отождествление интеллекта того, кто рассуждает, с интеллектом его противника, – сказал я, – зависит, если я правильно вас понял, от точности, с какой оценен интеллект этого последнего. |
– Практически говоря, оно зависит именно от этого, – ответил Дюпен, – а префект и его присные столь часто терпят неудачи именно потому, что не ищут подобного отождествления, и потому, что неверно оценивают интеллект своего противника, а вернее, никак его не оценивают. |
Они рассуждают, исходя только из собственных представлений о хитроумии, и когда разыскивают спрятанные вещи, то ищут их только там, где сами могли бы их спрятать. |
В одном отношении они правы: их хитроумие вполне соответствует хитроумию большинства людей; но в тех случаях, когда хитрость преступника по своей природе не сходна с их собственной, такой преступник, разумеется, берет над ними верх. |
Так бывает всегда, когда его хитрость превосходит их хитрость, и весьма часто – когда она ей уступает. |
Они ведут свои расследования, исходя из одних и тех же неизменных принципов. В лучшем случае, когда их подстегивает исключительная важность случившегося или необыкновенно большая награда, они могут расширить сферу применения своих практических приемов или усложнить их, но вышеупомянутых принципов не меняют. |
Например, был ли хоть как-то изменен принцип их действий в деле Д.? |
Они сверлили, кололи иглами, выстукивали, исследовали поверхности с помощью сильной лупы, делили стены здания на пронумерованные квадратные дюймы: но что все это, как не преувеличенное применение того же принципа – а вернее, ряда принципов, которые опираются на ряд представлений о человеческом хитроумии, выработавшихся у префекта за долгие годы его службы? |
Неужели вы не видите, насколько он считал само собой разумеющимся, что все люди обязательно будут прятать письмо если и не в дырке, высверленной буравчиком в ножке стула, то, во всяком случае, в каком-то столь же неожиданном тайнике, подсказанном тем же ходом мысли, который заставляет человека высверливать буравчиком дырку в ножке стула и прятать туда письмо? |
И неужели вы не видите, что тайники столь recherches годятся только для заурядных случаев и что к ним прибегают только заурядные умы? Ведь когда речь идёт о спрятанном предмете, способ его сокрытия – способ rechecrhe – предопределён заранее и тем самым всегда поддаётся определению. И обнаружение такого предмета зависит вовсе не от проницательности ищущих, а только от их тщательности, терпения и настойчивости. И до сих пор, когда речь шла о чем-то очень важном или (что, на взгляд человека, причастного к политике, одно и то же) о большой награде, вышеперечисленные качества неизменно обеспечивали успешное завершение розысков. |
Теперь вы понимаете, что именно я подразумевал, когда сказал, что, будь похищенное письмо спрятано там, где его искал префект, – другими словами, будь принцип его сокрытия соотносим с принципами, согласно которым действует префект, – оно обязательно было бы найдено. |
Однако этот ревностный сыщик был совсем сбит с толку, и первоначальный источник его неудачи заключается в предположении, что министр должен быть дураком, поскольку он известен как поэт. |
Все дураки – поэты, – по крайней мере, так кажется префекту, и он повинен всего лишь в поп distributio medii, поскольку выводит отсюда, что все поэты – дураки. |
– Но действительно ли речь идёт о поэте? – |
спросил я. – Насколько мне известно, у министра есть брат, и оба они приобрели определённую известность в литературном мире. |
Однако министр, если не ошибаюсь, писал о дифференциальном исчислении. |
Он математик, а вовсе не поэт. |
– Вы ошибаетесь. Я хорошо его знаю – он и то и другое. |
Как поэт и математик, он должен обладать способностью к логическим рассуждениям, а будь он всего только математиком, он вовсе не умел бы рассуждать логически, и в результате префект легко справился бы с ним. |
– Меня поражают, – сказал я, – эти ваши суждения, против которых восстанет голос всего света. |
Ведь не хотите же вы опровергнуть представление, проверенное веками! |
Математическая логика издавна считалась логикой par excellence. |
– «II у a a parier, – возразил Дюпен, цитируя Шамфора, – que toute idee publique, toute convention regue est une sottise, car elle a convenue au plus grand nombre» Не спорю: |
математики сделали все, от них зависевшее, чтобы укрепить свет в заблуждении, на которое вы ссылаетесь и которое остаётся заблуждением, как бы его ни выдавали за истину. |
Они, например, с искусством, заслуживающим лучшего применения, исподтишка ввели термин «анализ» в алгебре. |
В данном обмане повинны французы, но если термин имеет хоть какое-то значение, если слова обретают ценность благодаря своей точности, то «анализ» столь же мало означает «алгебра», как латинское «ambitus» – «амбицию», а «religio» – «религию». |
– Я предвижу, что вам не избежать ссоры с некоторыми парижскими алгебраистами, – сказал я. – Однако продолжайте. |
– Я оспариваю универсальность, а тем самым и ценность любой логики, которая культивируется в какой-либо иной форме, кроме абстрактной. |
И в частности, я оспариваю логику, выводимую из изучения математики. |
Математика – это наука о форме и количестве, и математическая логика – это всего лишь логика, прилагаемая к наблюдениям над формой и количеством. |
Предположение, будто истины даже того, что зовётся «чистой» алгеброй, являются абстрактными или всеобщими истинами, представляет собой великую ошибку. |
И эта ошибка настолько груба, что мне остаётся только изумляться тому единодушию, с каким её никто не замечает. |
Математические аксиомы – это отнюдь не аксиомы всеобщей истины. |
То, что справедливо для взаимоотношений формы и количества. часто оказывается вопиюще ложным в применении, например, к морали. |
В этой последней положение, что сумма частей равна целому, чаще всего оказывается неверным. |
Эта аксиома не подходит и для химии. |
При рассмотрении мотивов она также оказывается неверной, ибо два мотива, из которых каждый имеет какое-то значение, соединившись, вовсе не обязательно будут иметь значение, равное сумме их значений, взятых в отдельности. |
Существует ещё много математических истин, которые остаются истинами только в пределах взаимоотношений формы и количества. |
Однако математик, рассуждая, по привычке исходит из своих частных мыслей так, словно они обладают абсолютно универсальным характером – какими их, бесспорно, привык считать свет. |
Брайант в своей весьма учёной «Мифологии» упоминает аналогичный источник ошибок, когда он говорит: «Хотя мы не верим в языческие басни, однако мы постоянно забываемся и делаем из них выводы, как из чего-то действительно существующего». |
Тем не менее алгебраисты, сами язычники, неколебимо верят в «языческие басни» и выводят из них заключения не столько по причине провалов памяти, сколько благодаря непостижимому затмению мыслей. |
Короче говоря, мне ещё не доводилось встречать математика, которому можно было бы доверять в чем-либо, кроме равенства корней, и который втайне не лелеял бы кредо, будто x2+px всегда абсолютно и безусловно равняется q. Если хотите, то попробуйте в качестве опыта сказать кому-нибудь из этих господ, что, по вашему мнению, бывают случаи, когда x2+px не вполне равняется q, но, втолковав ему, что вы имеете в виду, поторопитесь отойти от него подальше, иначе он, без всякого сомнения, набросится на вас с кулаками. |
– Я хочу сказать, – продолжал Дюпен, так как я только засмеялся в ответ на его последние слова, – что, будь министр всего лишь математиком, префекту не пришлось бы давать мне этот чек. |
Однако я знал, что он не только математик, но и поэт, а потому оценивал случившееся, исходя из его способностей и учитывая особенности его положения. |
Я знал, кроме того, что он искушён в делах двора и смелый интриган. |
Такой человек, рассуждал я, не может не быть осведомлён об обычных полицейских методах. |
Он не мог не предвидеть нападения псевдограбителей – и события показали, что он его предвидел. |
Он обязательно должен был предположить, рассуждал я, что его дом будет подвергнут тайным обыскам. |
Его частые ночные отлучки, в которых префект с радостью усматривал залог своего успеха, мне представлялись хитростью, он давал полиции возможность провести самый тщательный обыск для того, чтобы заставить её прийти к заключению, к которому Г. в конце концов и пришёл, – к заключению, что письмо находится не в его доме, а где-то ещё. |
Я только что подробно изложил вам ход мысли касательно неизменных принципов, лежащих в основе действий полицейских агентов, когда они ищут спрятанные предметы, – и я чувствовал, что тот же ход мысли неминуемо приведёт министра к таким же выводам, что и меня. |
И заставит его пренебречь всеми обычными тайниками. |
Не мог же он быть столь слабоумен, рассуждал я, чтобы не видеть, что самые скрытые и недоступные недра его дома будут столь же достижимы для глаз, игл, буравчиков и сильных луп префекта, как и стоящие на виду незапертые шкафы. |
Короче говоря, я понял, что он будет вынужден прибегнуть к какой-то очень простой выдумке, если не предпочтёт её по доброй воле с самого начала. |
Возможно, вы не забыли, как хохотал префект, когда во время нашего первого разговора я высказал предположение, что эта загадка причиняет ему столько хлопот как раз из-за очевидности её разгадки. |
– Да, – сказал я. – Я отлично помню, как он веселился. |
Мне даже показалось, что с ним вот-вот случится родимчик. – Материальный мир, – продолжал Дюпен, – изобилует аналогиями с миром нематериальным, а потому не так уж далеко от истины то правило риторики, которое утверждает, что метафору или уподобление можно использовать не только для украшения описания, но и для усиления аргументации. |
Например, принцип vis mertiae по-видимому, одинаков и в физике и в метафизике. |
Если для первой верно, что большое тело труднее привести в движение, нежели малое, и что полученный им момент инерции прямо пропорционален этой трудности, то и для второй не менее верно, что более могучие интеллекты, хотя они сильнее, постояннее и плодотворнее в своём движении, чем интеллекты малые, тем не менее начинают это движение с меньшей лёгкостью и более смущаются и колеблются на первых шагах. |
И ещё: |
вы когда-нибудь замечали, какие уличные вывески привлекают наибольшее внимание? |
– Никогда об этом не задумывался, – ответил я. |
– Существует салонная игра, – продолжал Дюпен, – в которую играют с помощью географической карты. |
Один играющий предлагает другому найти задуманное слово – название города, реки, государства или империи – среди массы надписей, которыми пестрит карта. |
Новичок обычно пытается перехитрить своего противника, задумывая название, напечатанное наиболее мелким шрифтом, но опытный игрок выбирает слова, простирающиеся через всю карту и напечатанные самыми крупными буквами. |
Такие названия, как и чересчур большие вывески, ускользают от внимания из-за того, что они слишком уж очевидны. Эта физическая особенность нашего зрения представляет собой полную аналогию мыслительной тупости, с какой интеллект обходит те соображения, которые слишком уж навязчиво самоочевидны. |
Но, по-видимому, эта особенность несколько выше или несколько ниже понимания нашего префекта. |
Ему ни на секунду не пришло в голову, что министр мог положить письмо на самом видном месте на обозрение всему свету – именно для того, чтобы помешать кому-либо его увидеть. |
Но чем больше я размышлял о дерзком, блистательном и тонком хитроумии Д., о том, что документ этот должен был всегда находиться у него под рукой, а в противном случае утратил бы свою силу, и о том, что письмо совершенно несомненно не было спрятано там, где считал нужным искать его префект, тем больше я убеждался, что, желая спрятать письмо, министр прибег к наиболее логичной и мудрой уловке и вовсе не стал его прятать. |
Вот с какими мыслями я как-то утром водрузил себе на нос зелёные очки и во время прогулки заглянул к Д. Я застал его дома – он позёвывал, изображал хандру, как всегда, притворяясь, будто ему все давно приелось и наскучило. |
В мире вряд ли сыщется другой столь же деятельный человек – по таким он бывает, только когда его никто не видит. |
Чтобы не отстать от него, я пожаловался па слабость зрения и, оплакивая необходимость носить тёмные очки, под их защитой подробно и осторожно оглядел комнату, хотя со стороны показалось бы, что я смотрю только на место собеседника. |
Особенно внимательно я изучал большой письменный стол, возле которого сидел мой хозяин. На этом столе в беспорядке лежали различные бумаги, письма, два-три музыкальных инструмента и несколько книг. |
Однако, тщательно и долго оглядывая стол, я так и не обнаружил ничего подозрительного. |
В конце концов мой взгляд, шаривший по комнате, упал на ажурную картонную сумочку для визитных карточек, которая на грязной голубой ленте свисала с маленькой медной шишечки на самой середине каминной полки. |
У сумочки были три кармашка, расположенные один над другим, и из них торчало пять-шесть визитных карточек и одно письмо. Оно было замусоленное, смятое и надорванное посредине, точно его намеревались разорвать, как не заслуживающее внимания, но затем передумали. |
В глаза бросалась большая чёрная печать с монограммой Д. Адрес был написан мелким женским почерком: «Д., министру, в собственные руки». |
Оно было небрежно и даже как-то презрительно засунуто в верхний кармашек сумки. |
Едва я увидел это письмо, как тотчас же пришёл к заключению, что передо мной – предмет моих поисков. |
Да, конечно, оно во всех отношениях разительно не подходило под то подробнейшее описание, которое прочёл нам префект. |
Печать на атом была большая, чёрная, с монограммой Д., на том – маленькая, красная, с гербом герцогского рода С. Это было адресовано министру мелким женским почерком, на том титул некоей королевской особы был начертан решительной и смелой рукой. |
Сходилась только величина. Но, с другой стороны, именно разительность этих отличий, превосходившая всякое вероятие, грязь, замусоленная надорванная бумага, столь мало вязавшаяся с тайной аккуратностью Д. и столь явно указывавшая на желание внушить всем и каждому, будто документ, который он видит, не имеет ни малейшей важности, – все это, вкупе со слишком уж заметным местом, выбранным для его хранения, где он бросался в глаза всякому посетителю, что точно соответствовало выводам, к которым я успел прийти, – все это, повторяю я, не могло не вызвать подозрений у того, кто явился туда с намерением подозревать. |
Я продлил свой визит, насколько это было возможно, и все время, пока я поддерживал горячий спор на тему, которая, как мне было известно, всегда живо интересовала и волновала Д., моё внимание было приковано к письму. Я хорошо разглядел его, запомнил его внешний вид и положение в кармашке, а кроме того, в конце концов заметил ещё одну мелочь, которая рассеяла бы последние сомнения, если бы они у меня были. |
Изучая края письма, я обнаружил, что они казались более неровными, чем можно было бы ожидать. |
Они выглядели надломленными, как бывает всегда, когда плотную бумагу, уже сложенную и прижатую пресс-папье, вкладывают по прежним сгибам, но в другую сторону. Заметив это, я уже ни в чем не сомневался. |
Мне стало ясно, что письмо в сумочке под каминной полкой было вывернуто наизнанку, как перчатка, после чего его снабдили новым адресом и новой печатью. |
Тогда я распрощался с министром и отправился восвояси, оставив на столе золотую табакерку. |
На следующее утро я зашёл за табакеркой, и мы с большим увлечением возобновили беседу, которую вели накануне. |
Пока мы разговаривали, под окнами министра раздался громкий, словно бы пистолетный выстрел, а вслед за ним послышались ужасные вопли и крики испуганной толпы. |
Д. бросился к окну, распахнул его и выглянул наружу. |
Я же сделал шаг к сумочке, вынул письмо, сунул его в карман, а на его место положил довольно точную его копию (то есть по внешности), которую я старательно изготовил дома, без труда подделав монограмму Д. с помощью печати, слепленной из хлебного мякиша. |
Суматоха на улице была вызвана отчаянной выходкой какого-то человека, державшего в руке мушкет. |
Он выстрелил из своего мушкета в толпе женщин и детей. |
Однако выяснилось, что заряд в мушкете был холостой, и стрелка отпустили, решив, что это либо сумасшедший, либо пьяница. |
Когда он скрылся из виду, Д. отошёл от окна, возле которого встал и я сразу после того, как завладел письмом. |
Вскоре я откланялся. |
Человек, притворявшийся сумасшедшим, был нанят мной. |
– Но зачем вам понадобилось, – спросил я, – заменять письмо копией? |
Не проще ли было бы в первый же ваш визит схватить его на глазах у Д. и уйти? |
– Д., – ответил Дюпен, – человек отчаянно смелый и находчивый. |
Кроме того, его слуги ему преданы. |
Если бы я решился на безумный поступок, о котором вы говорите, я вряд ли покинул бы особняк министра живым. |
И добрые парижане больше ничего обо мне не услышали бы. |
Однако меня остановили не только эти соображения. |
Вам известны мои политические симпатии. |
И тут я действовал, как сторонник дамы, у которой было похищено письмо. Полтора года Д. держал её в своей власти. |
А теперь он сам у неё в руках – ведь, не подозревая, что письма у него больше нет, он будет и далее множить свои требования. |
И тем самым неотвратимо обречёт свою политическую карьеру на гибель. |
К тому же его падение будет не только стремительным, но и весьма неприятным. |
Хоть и говорится, что facilis descensus Averni однако когда речь идёт о взлётах и падениях, то, как заметила Каталани о пении, куда легче идти вверх, чем вниз. |
И в данном случае я не питаю никакого сочувствия – во всяком случае, никакой жалости – к тому, кому уготовано падение. |
Ведь он – пресловутое monstrum horrenchim человек талантливый, но беспринципный. |
Однако, признаюсь, мне очень хотелось бы узнать, какой оборот примут его мысли, когда, получив резкий отказ от той, кого префект называет «некоей высокопоставленной особой», он вынужден будет развернуть письмо, которое я оставил для него в сумочке для визитных карточек. |
– Как так? |
Вы что-нибудь в него вложили? |
– Видите ли, я не счёл себя вправе оставить внутреннюю сторону чистой – это было бы оскорблением. |
Давным-давно в Вене Д. однажды поступил со мной очень скверно, и я тогда сказал ему – без всякой злобы, – что я этого не забуду. |
А потому, понимая, что ему будет любопытно узнать, кто же его перехитрил, я рассудил, что следует дать ему какой-нибудь ключ к разгадке. |
Ему известен мой почерк, и я просто написал на середине листка следующие слова: |