Sign in | English | Terms of Use
DictionaryForumContacts

Reading room | Mark Twain | The Adventures of Tom Sawyer | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian
CHAPTER II
Глава II
SATURDAY morning was come, and all the summer world was bright and fresh, and brimming with life.
ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ МАЛЯР Наступила суббота. Летняя природа сияла — свежая, кипящая жизнью.
There was a song in every heart; and if the heart was young the music issued at the lips.
В каждом сердце звенела песня, а если сердце было молодое, песня изливалась из уст.
There was cheer in every face and a spring in every step.
Радость была на каждом лице, каждый шагал упруго и бодро.
The locust-trees were in bloom and the fragrance of the blossoms filled the air.
Белые акации стояли в цвету и наполняли воздух ароматом.
Cardiff Hill, beyond the village and above it, was green with vegetation and it lay just far enough away to seem a Delectable Land, dreamy, reposeful, and inviting.
Кардифская гора, возвышавшаяся над городом, покрылась зеленью. Издали она казалась Обетованной землёй — чудесной, безмятежной, заманчивой.
Tom appeared on the sidewalk with a bucket of whitewash and a long-handled brush.
Том вышел на улицу с ведром извёстки и длинной кистью.
He surveyed the fence, and all gladness left him and a deep melancholy settled down upon his spirit.
Он окинул взглядом забор, и радость в одно мгновенье улетела у него из души, и там — воцарилась тоска.
Thirty yards of board fence nine feet high.
Тридцать ярдов деревянного забора в девять футов вышины!
Life to him seemed hollow, and existence but a burden.
Жизнь показалась ему бессмыслицей, существование — тяжёлою ношею.
Sighing, he dipped his brush and passed it along the topmost plank;
Со вздохом обмакнул он кисть в извёстку, провёл ею по верхней доске, потом проделал то же самое снова и остановился: как ничтожна белая полоска по сравнению с огромным пространством некрашеного забора!
repeated the operation;
В отчаянии он опустился на землю под деревом.
did it again; compared the insignificant whitewashed streak with the far-reaching continent of unwhitewashed fence, and sat down on a tree-box discouraged.
Из ворот выбежал вприпрыжку Джим.
Jim came skipping out at the gate with a tin pail, and singing Buffalo Gals.
В руке у него было жестяное ведро. Он напевал песенку «Девушки Буффало».
Bringing water from the town pump had always been hateful work in Tom’s eyes, before, but now it did not strike him so.
Ходить за водой к городскому насосу Том всегда считал неприятным занятием, но сейчас он взглянул на это дело иначе.
He remembered that there was company at the pump.
От вспомнил, что у насоса всегда собирается много народу: белые, мулаты, чернокожие;
White, mulatto, and negro boys and girls were always there waiting their turns, resting, trading playthings, quarrelling, fighting, skylarking.
мальчишки и девчонки в ожидании своей очереди сидят, отдыхают, ведут меновую торговлю игрушками, ссорятся, дерутся, балуются.
And he remembered that although the pump was only a hundred and fifty yards off, Jim never got back with a bucket of water under an hour—and even then somebody generally had to go after him. Tom said:
Он вспомнил также, что хотя до насоса было не более полутораста шагов, Джим никогда не возвращался домой раньше чем через час, да и то почти всегда приходилось бегать за ним.
“Say, Jim, I’ll fetch the water if you’ll whitewash some.”
—Слушай-ка, Джим, — сказал Том, — хочешь, побели тут немножко, а за водою сбегаю я.
Jim shook his head and said:
Джим покачал головой и сказал:
“Can’t, Mars Tom.
—Не могу, масса Том!
Ole missis, she tole me I got to go an’ git dis water an’ not stop foolin’ roun’ wid anybody.
Старая хозяйка велела, чтобы я шёл прямо к насосу и ни с кем не останавливался по пути.
She say she spec’ Mars Tom gwine to ax me to whitewash, an’ so she tole me go ’long an’ ’tend to my own business—she ’lowed she’d ’tend to de whitewashin’.”
Она говорит: «Я уж знаю, говорит, что масса Том будет звать тебя белить забор, так ты его не слушай, а иди своей дорогой». Она говорит: «Я сама, говорит, пойду смотреть, как он будет белить».
“Oh, never you mind what she said, Jim.
—А ты её не слушай!
That’s the way she always talks.
Мало ли что она говорит, Джим!
Gimme the bucket—I won’t be gone only a a minute.
Давай сюда ведро, я мигом сбегаю.
She won’t ever know.”
Она и не узнает.
“Oh, I dasn’t, Mars Tom.
—Ой, боюсь, масса Том, боюсь старой миссис!
Ole missis she’d take an’ tar de head off’n me. ’Deed she would.”
Она мне голову оторвёт, ей-богу, оторвёт!
“She !
—Она!
She never licks anybody—whacks ’em over the head with her thimble—and who cares for that, I’d like to know.
Да она пальцем никого не тронет, разве что стукнет напёрстком по голове — вот и всё! Кто же на это обращает внимание?
She talks awful, but talk don’t hurt—anyways it don’t if she don’t cry.
Говорит она, правда, очень злые слова, ну, да ведь от слов не больно, если только она при этом не плачет.
Jim, I’ll give you a marvel.
Джим, я дам тебе шарик.
I’ll give you a white alley!”
Я дам тебе мой белый алебастровый шарик.
Jim began to waver.
Джим начал колебаться.
“White alley, Jim!
—Белый шарик, Джим, отличный белый шарик!
And it’s a bully taw.”
—Так-то оно так, вещь отличная!
“My! Dat’s a mighty gay marvel, I tell you! But Mars Tom I’s powerful ’fraid ole missis—”
А только всё-таки, масса Том, я крепко боюсь старой миссис.
“And besides, if you will I’ll show you my sore toe.”
—И к тому же, если ты захочешь, я покажу тебе мой волдырь на ноге.
Jim was only human—this attraction was too much for him.
Джим был всего только человек и не мог не поддаться такому соблазну.
He put down his pail, took the white alley, and bent over the toe with absorbing interest while the bandage was being unwound. In another moment he was flying down the street with his pail and a tingling rear, Tom was whitewashing with vigor, and Aunt Polly was retiring from the field with a slipper in her hand and triumph in her eye.
Он поставил ведро на землю, взял алебастровый шарик и, пылая любопытством, смотрел, как Том разбинтовывает палец ноги, но через минуту уже мчался по улице с ведром в руке и мучительной болью в затылке, между тем как Том принялся деятельно мазать забор, а тётушка покидала поле битвы с туфлёй в руке и торжеством во взоре.
But Tom’s energy did not last.
Но энергии хватило у Тома ненадолго.
He began to think of the fun he had planned for this day, and his sorrows multiplied.
Он вспомнил, как весело собирался провести этот день, и на сердце у него стало ещё тяжёлее.
Soon the free boys would come tripping along on all sorts of delicious expeditions, and they would make a world of fun of him for having to work—the very thought of it burnt him like fire.
Скоро другие мальчики, свободные от всяких трудов, выбегут на улицу гулять и резвиться. У них, конечно, затеяны разные весёлые игры, и все они будут издеваться над ним за то, что ему приходится так тяжко работать. Самая мысль об этом жгла его, как огонь.
He got out his worldly wealth and examined it—bits of toys, marbles, and trash;
Он вынул из карманов свои сокровища и стал рассматривать их: обломки игрушек, шарики и тому подобная рухлядь;
enough to buy an exchange of work , maybe, but not half enough to buy so much as half an hour of pure freedom.
всей этой дребедени, пожалуй, достаточно, чтобы оплатить три-четыре минуты чужого труда, но, конечно, за неё не купишь и получаса свободы!
So he returned his straitened means to his pocket, and gave up the idea of trying to buy the boys.
Он снова убрал своё жалкое имущество в карман и отказался от мысли о подкупе. Никто из мальчишек не станет работать за такую нищенскую плату.
At this dark and hopeless moment an inspiration burst upon him!
И вдруг в эту чёрную минуту отчаяния на Тома снизошло вдохновение!
Nothing less than a great, magnificent inspiration.
Именно вдохновение, не меньше — блестящая, гениальная мысль.
He took up his brush and went tranquilly to work.
Он взял кисть и спокойно принялся за работу.
Ben Rogers hove in sight presently—the very boy, of all boys, whose ridicule he had been dreading.
Вот вдали показался Бен Роджерс, тот самый мальчишка, насмешек которого он боялся больше всего.
Ben’s gait was the hop-skip-and-jump—proof enough that his heart was light and his anticipations high.
Бен не шёл, а прыгал, скакал и приплясывал — верный знак, что на душе у него легко и что он многого ждёт от предстоящего дня.
He was eating an apple, and giving a long, melodious whoop, at intervals, followed by a deep-toned ding-dong-dong, ding-dong-dong, for he was personating a steamboat.
Он грыз яблоко и время от времени издавал протяжный мелодический свист, за которым следовали звуки на самых низких нотах: «дин-дон-дон, дин-дон-дон», так как Бен изображал пароход.
As he drew near, he slackened speed, took the middle of the street, leaned far over to starboard and rounded to ponderously and with laborious pomp and circumstance—for he was personating the Big Missouri, and considered himself to be drawing nine feet of water.
Подойдя ближе, он убавил скорость, стал посреди улицы и принялся, не торопясь, заворачивать, осторожно, с надлежащею важностью, потому что представлял собою «Большую Миссури», сидящую в воде на девять футов.
He was boat and captain and engine-bells combined, so he had to imagine himself standing on his own hurricane-deck giving the orders and executing them:
Он был и пароход, и капитан, и сигнальный колокол в одно и то же время, так что ему приходилось воображать, будто он стоит на своём собственном мостике, отдаёт себе команду и сам же выполняет её.
“Stop her, sir!
—Стоп, машина, сэр!
Ting-a-ling-ling!”
Динь-дилинь, динь-дилинь-динь!
The headway ran almost out, and he drew up slowly toward the sidewalk.
Пароход медленно сошёл с середины дороги, и стал приближаться к тротуару.
“Ship up to back!
—Задний ход!
Ting-a-ling-ling!”
Дилинь-дилинь-динь!
His arms straightened and stiffened down his sides.
Обе его руки вытянулись и крепко прижались к бокам.
“Set her back on the stabboard!
—Задний ход! Право руля!
Ting-a-ling-ling! Chow! ch-chow-wow!
Тш, дилинь-линь!
Chow!”
Чшш-чшш-чшш!
His right hand, mean-time, describing stately circles—for it was representing a forty-foot wheel.
Правая рука величаво описывала большие круги, потому что она представляла собой колесо в сорок футов.
“Let her go back on the labboard!
—Лево на борт! Лево руля!
Ting-a-ling-ling!
Дилинь-динь-динь!
Chow-ch-chow-chow!”
Чшш-чшш-чшш!
The left hand began to describe circles.
Теперь левая рука начала описывать такие же круги.
“Stop the stabboard!
—Стоп, правый борт!
Ting-a-ling-ling!
Дилинь-динь-динь!
Stop the labboard!
Стоп, левый борт!
Come ahead on the stabboard!
Вперёд и направо!
Stop her!
Стоп! —
Let your outside turn over slow!
Малый ход!
Ting-a-ling-ling!
Динь дилинь!
Chow-ow-ow!
Чуу-чуу-у!
Get out that head-line!
Отдай конец!
lively now!
Да живей, пошевеливайся! Эй, ты, на берегу!
Come—out with your spring-line—what’re you about there!
Чего стоишь! Принимай канат! Носовой швартов! Накидывай петлю на столб! Задний швартов!
Take a turn round that stump with the bight of it!
А теперь отпусти! Машина остановлена, сэр! Дилинь-динь-динь! Шт! шт!
Stand by that stage, now—let her go! Done with the engines, sir! Ting-a-ling-ling! SH’T! S’H’T!
шт! (
SH’T!” (trying the gauge-cocks).
(Машина выпускала пары.)
Tom went on whitewashing—paid no attention to the steamboat.
Том продолжал работать, не обращая на пароход никакого внимания.
Ben stared a moment and then said: “ Hi-Yi!
Бен уставился на него и через минуту сказал:
You’re up a stump, ain’t you!”
—Ага! Попался!
No answer.
Ответа не было.
Tom surveyed his last touch with the eye of an artist, then he gave his brush another gentle sweep and surveyed the result, as before.
Том глазами художника созерцал свой последний мазок, потом осторожно провёл кистью опять и вновь откинулся назад — полюбовался.
Ben ranged up alongside of him.
Бен подошёл, и встал рядом.
Tom’s mouth watered for the apple, but he stuck to his work.
У Тома слюнки потекли при виде яблока, но он как ни в чём не бывало упорно продолжал свою работу.
Ben said:
Бен оказал:
“Hello, old chap, you got to work, hey?”
—Что, брат, заставляют работать?
Tom wheeled suddenly and said:
Том круто повернулся к нему:
“Why, it’s you, Ben!
—А, это ты, Бен!
I warn’t noticing.”
Я и не заметил.
“Say—I’m going in a-swimming, I am.
—Слушай-ка, я иду купаться… да, купаться!
Don’t you wish you could?
Небось и тебе хочется, а?
But of course you’d druther work —wouldn’t you?
Но тебе, конечно, нельзя, придётся работать.
Course you would!”
Ну конечно, ещё бы!
Tom contemplated the boy a bit, and said:
Том посмотрел на него и сказал:
“What do you call work?”
—Что ты называешь работой?
“Why, ain’t that work?”
—А разве это не работа?
Tom resumed his whitewashing, and answered carelessly:
Том снова принялся белить забор и ответил небрежно:
“Well, maybe it is, and maybe it ain’t. All I know, is, it suits Tom Sawyer.”
—Может, работа, а может, и нет. Я знаю только одно: Тому Сойеру она по душе.
“Oh come, now, you don’t mean to let on that you like it?”
—Да что ты? Уж не хочешь ли ты оказать, что для тебя это занятие — приятное?
The brush continued to move.
Кисть продолжала гулять по забору.
“Like it?
—Приятное?
Well, I don’t see why I oughtn’t to like it.
А что же в нём такого неприятного?
Does a boy get a chance to whitewash a fence every day?”
Разве мальчикам каждый день достаётся белить заборы?
That put the thing in a new light.
Дело представилось в новом свете.
Ben stopped nibbling his apple.
Бен перестал грызть яблоко.
Tom swept his brush daintily back and forth—stepped back to note the effect—added a touch here and there—criticised the effect again—Ben watching every move and getting more and more interested, more and more absorbed.
Том с упоением художника водил кистью взад и вперёд, отступал на несколько шагов, чтобы полюбоваться эффектом, там и сям добавлял штришок и снова критически осматривал сделанное, а Бен следил за каждым его движением, увлекаясь всё больше и больше.
Presently he said:
Наконец оказал:
“Say, Tom, let me whitewash a little.”
—Слушай, Том, дай и мне побелить немножко!
Tom considered, was about to consent;
Том задумался и, казалось, был готов согласиться, но в последнюю минуту передумал:
but he altered his mind:
—Нет, нет, Бен…
“No—no—I reckon it wouldn’t hardly do, Ben.
Всё равно ничего не выйдет.
You see, Aunt Polly’s awful particular about this fence—right here on the street, you know—but if it was the back fence I wouldn’t mind and she wouldn’t. Yes, she’s awful particular about this fence;
Видишь ли, тётя Полли ужасно привередлива насчёт этого забора: он ведь выходит на улицу. Будь это та сторона, что во двор, другое дело, но тут она страшно строга — надо белить очень и очень старательно.
it’s got to be done very careful;
Из тысячи…
I reckon there ain’t one boy in a thousand, maybe two thousand, that can do it the way it’s got to be done.”
даже, пожалуй, из двух тысяч мальчиков найдётся только один, кто сумел бы выбелить его как следует.
“No—is that so?
—Да что ты? Вот никогда бы не подумал.
Oh come, now—lemme just try.
Дай мне только попробовать…
Only just a little—I’d let you , if you was me, Tom.”
ну хоть немножечко. Будь я на твоём месте, я б тебе дал. А, Том?
“Ben, I’d like to, honest injun;
—Бен, я бы с радостью, честное слово, но тётя Полли…
but Aunt Polly—well, Jim wanted to do it, but she wouldn’t let him;
Вот Джим тоже хотел, да она не позволила.
Sid wanted to do it, and she wouldn’t let Sid.
Просился и Сид — не пустила.
Now don’t you see how I’m fixed?
Теперь ты понимаешь, как мне трудно доверить эту работу тебе?
If you was to tackle this fence and anything was to happen to it—”
Если ты начнёшь белить, да вдруг что-нибудь выйдет не так…
“Oh, shucks, I’ll be just as careful.
—Вздор! Я буду стараться не хуже тебя.
Now lemme try.
Мне бы только попробовать!
Say—I’ll give you the core of my apple.”
Слушай: я дам тебе серединку вот этого яблока.
“Well, here—No, Ben, now don’t. I’m afeard—”
—Ладно! Впрочем, нет, Бен, лучше не надо… боюсь я…
“I’ll give you all of it!”
—Я дам тебе всё яблоко — всё, что осталось.
Tom gave up the brush with reluctance in his face, but alacrity in his heart.
Том вручил ему кисть с видимой неохотой, но с тайным восторгом в душе.
And while the late steamer Big Missouri worked and sweated in the sun, the retired artist sat on a barrel in the shade close by, dangled his legs, munched his apple, and planned the slaughter of more innocents.
И пока бывший пароход «Большая Миссури» трудился и потел на припёке, отставной художник сидел рядом в холодке на каком-то бочонке, болтал ногами, грыз яблоко и расставлял сети для других простаков.
There was no lack of material; boys happened along every little while; they came to jeer, but remained to whitewash.
В простаках недостатка не было: мальчишки то и дело подходили к забору — подходили зубоскалить, а оставались белить.
By the time Ben was fagged out, Tom had traded the next chance to Billy Fisher for a kite, in good repair;
К тому времени, как Бен выбился из сил, Том уже продал вторую очередь Билли Фишеру за совсем нового бумажного змея;
and when he played out, Johnny Miller bought in for a dead rat and a string to swing it with—and so on, and so on, hour after hour.
а когда и Фишер устал, его сменил Джонни Миллер, внеся в виде платы дохлую крысу на длинной верёвочке, чтобы удобнее было эту крысу вертеть, — и так далее, и так далее, час за часом.
And when the middle of the afternoon came, from being a poor poverty-stricken boy in the morning, Tom was literally rolling in wealth.
К полудню Том из жалкого бедняка, каким он был утром, превратился в богача, буквально утопающего в роскоши.
He had besides the things before mentioned, twelve marbles, part of a jews-harp, a piece of blue bottle-glass to look through, a spool cannon, a key that wouldn’t unlock anything, a fragment of chalk, a glass stopper of a decanter, a tin soldier, a couple of tadpoles, six fire-crackers, a kitten with only one eye, a brass door-knob, a dog-collar—but no dog—the handle of a knife, four pieces of orange-peel, and a dilapidated old window sash.
Кроме вещей, о которых мы сейчас говорили, у него оказались двенадцать алебастровых шариков, обломок зубной «гуделки», осколок синей бутылки, чтобы глядеть сквозь него, пушка, сделанная из катушки для ниток, ключ, который ничего не хотел отпирать, кусок мела, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котёнок, медная дверная ручка, собачий ошейник — без собаки, — рукоятка ножа, четыре апельсиновые корки и старая, сломанная оконная рама.
He had had a nice, good, idle time all the while—plenty of company—and the fence had three coats of whitewash on it!
Том приятно и весело провёл время в большой компании, ничего не делая, а на заборе оказалось целых три слоя извёстки!
If he hadn’t run out of whitewash he would have bankrupted every boy in the village.
Если бы извёстка не кончилась, он разорил бы всех мальчиков этого города.
Tom said to himself that it was not such a hollow world, after all.
Том оказал себе, что, в сущности, жизнь не так уж пуста и ничтожна.
He had discovered a great law of human action, without knowing it—namely, that in order to make a man or a boy covet a thing, it is only necessary to make the thing difficult to attain.
Сам того не ведая, он открыл великий закон, управляющий поступками людей, а именно: для того чтобы человек или мальчик страстно захотел обладать какой-нибудь вещью, пусть эта вещь достанется ему возможно труднее.
If he had been a great and wise philosopher, like the writer of this book, he would now have comprehended that Work consists of whatever a body is obliged to do, and that Play consists of whatever a body is not obliged to do.
Если бы он был таким же великим мудрецом, как и автор этой книги, он понял бы, что Работа есть то, что мы обязаны делать, а Игра есть то, что мы не обязаны делать.
And this would help him to understand why constructing artificial flowers or performing on a tread-mill is work, while rolling ten-pins or climbing Mont Blanc is only amusement.
И это помогло бы ему уразуметь, почему изготовлять бумажные цветы или, например, вертеть мельницу — работа, а сбивать кегли и восходить на Монблан —удовольствие.
There are wealthy gentlemen in England who drive four-horse passenger-coaches twenty or thirty miles on a daily line, in the summer, because the privilege costs them considerable money;
В Англии есть богачи-джентльмены, которые в летние дни управляют четвёркой, везущей омнибус за двадцать — тридцать миль, только потому, что это благородное занятие стоит им значительных денег;
but if they were offered wages for the service, that would turn it into work and then they would resign.
но, если бы им предложили жалованье за тот же нелёгкий труд, развлечение стало бы работой, и они сейчас же отказались бы от неё.
The boy mused awhile over the substantial change which had taken place in his worldly circumstances, and then wended toward headquarters to report.
Некоторое время Том не двигался с места; он размышлял над той существенной переменой, какая произошла в его жизни, а потом направил свои стопы в главный штаб — рапортовать об окончании работы.
   

 

   

Get short URL
Text alignment