Reading room | Mark Twain | The Adventures of Tom Sawyer | 📋 | 📖 | 🔀 | English ⇄ Russian

Глава V

ABOUT half-past ten the cracked bell of the small church began to ring, and presently the people began to gather for the morning sermon.

ЖУК-КУСАКА И ЕГО ЖЕРТВА Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый колокол маленькой церкви, и прихожане стали собираться к утренней проповеди.

The Sunday-school children distributed themselves about the house and occupied pews with their parents, so as to be under supervision.

Ученики воскресной школы разбрелись в разные стороны по церковному зданию, усаживаясь на те же скамьи, где сидели их родители, чтобы всё время быть под надзором старших.

Aunt Polly came, and Tom and Sid and Mary sat with her—Tom being placed next the aisle, in order that he might be as far away from the open window and the seductive outside summer scenes as possible.

Вот пришла тётя Полли; Том, Сид и Мери уселись возле неё, причём Тома посадили поближе к проходу, подальше от раскрытого окна, чтобы он не развлекался соблазнительными летними зрелищами. Молящиеся мало-помалу заполнили все пределы.

The crowd filed up the aisles: the aged and needy postmaster, who had seen better days;

Вот старый бедняк почтмейстер, видавший некогда лучшие дни;

the mayor and his wife—for they had a mayor there, among other unnecessaries;

вот мэр и его супруга, — ибо в числе прочих ненужностей в городке был и мэр;

the justice of the peace;

вот мировой судья;

the widow Douglas, fair, smart, and forty, a generous, good-hearted soul and well-to-do, her hill mansion the only palace in the town, and the most hospitable and much the most lavish in the matter of festivities that St. Petersburg could boast;

вот вдова Дуглас, красивая, нарядная женщина лет сорока, добрая, богатая, щедрая: её дом на холме был не дом, а дворец, единственный дворец в городке; к тому же это был гостеприимный дворец, где устраивались самые роскошные пиршества, какими мог похвастать Санкт-Петербург.

the bent and venerable Major and Mrs. Ward;

Вот скрюченный и досточтимый майор Уорд и его супруга.

lawyer Riverson, the new notable from a distance;

Вот адвокат Риверсон, новая знаменитость, приехавшая в эти места издалека;

next the belle of the village, followed by a troop of lawn-clad and ribbon-decked young heart-breakers;

вот местная красавица, а за нею целый полк очаровательных дев, разодетых в батисты и ленты;

then all the young clerks in town in a body—for they had stood in the vestibule sucking their cane-heads, a circling wall of oiled and simpering admirers, till the last girl had run their gantlet;

вот юные клерки; все, сколько их есть в городке, стоят в притворе полукруглой стеной — напомаженные обожатели прекрасного пола, — стоят и, идиотски улыбаясь, сосут свои трости, покуда не пропустят сквозь строй всех девиц до последней.

and last of all came the Model Boy, Willie Mufferson, taking as heedful care of his mother as if she were cut glass.

Наконец после всех пришёл Вилли Меферсон, Примерный Ребёнок, так заботливо охранявший свою маменьку, будто та была хрустальная.

He always brought his mother to church, and was the pride of all the matrons.

Он всегда сопровождал её в церковь, и все пожилые дамы говорили о нём с восхищением.

The boys all hated him, he was so good. And besides, he had been “thrown up to them” so much.

А мальчики — все до единого — ненавидели его за то, что он такой благовоспитанный, а главное, за то, что его благонравием постоянно «тычут им в нос».

His white handkerchief was hanging out of his pocket behind, as usual on Sundays—accidentally.

Каждое воскресенье у него из заднего кармана, будто случайно, торчал кончик белого носового платка (так было и теперь).

Tom had no handkerchief, and he looked upon boys who had as snobs.

У Тома носового платка никогда не водилось, и мальчиков, обладавших платками, он считал презренными франтами.

The congregation being fully assembled, now, the bell rang once more, to warn laggards and stragglers, and then a solemn hush fell upon the church which was only broken by the tittering and whispering of the choir in the gallery.

Когда вся церковь наполнилась народом, колокол зазвонил ещё раз, чтобы предупредить запоздавших, и затем на церковь снизошла торжественная тишина, прерываемая только хихиканьем и шушуканьем певчих на хорах.

The choir always tittered and whispered all through service.

Певчие всегда хихикают и шушукаются во время церковной службы.

There was once a church choir that was not ill-bred, but I have forgotten where it was, now.

В одной церкви я видел певчих, которые вели себя более пристойно, но где это было, не помню.

It was a great many years ago, and I can scarcely remember anything about it, but I think it was in some foreign country.

С тех пор прошло много лет, и я позабыл все подробности; кажется, это было где-то на чужой стороне.

The minister gave out the hymn, and read it through with a relish, in a peculiar style which was much admired in that part of the country.

Священник назвал гимн, который предстояло прочесть, и стал читать его — с завыванием, излюбленным в здешних краях.

His voice began on a medium key and climbed steadily up till it reached a certain point, where it bore with strong emphasis upon the topmost word and then plunged down as if from a spring-board:

Начинал он на средних нотах и, постепенно карабкался вверх, взбирался на большую высоту, делал сильное ударение на верхнем слове и затем вдруг летел вниз головой, словно в воду с трамплина.

Shall I be car-ri-ed toe the skies, on flow’ry beds of ease, Whilst others fight to win the prize, and sail thro’ blood -y seas?

Священника считали превосходным чтецом.

He was regarded as a wonderful reader. At church “sociables” he was always called upon to read poetry; and when he was through, the ladies would lift up their hands and let them fall helplessly in their laps, and “wall” their eyes, and shake their heads, as much as to say, “Words cannot express it; it is too beautiful, TOO beautiful for this mortal earth.”

На церковных собраниях его все просили декламировать стихи, и, когда он кончал декламацию, дамы воздевали руки к небу и тотчас же беспомощно роняли их на колени, закатывали глаза и трясли головами, как бы желая сказать: «Никакие слова не выразят наших восторгов: это слишком прекрасно, слишком прекрасно для нашей бренной земли».

After the hymn had been sung, the Rev. Mr. Sprague turned himself into a bulletin-board, and read off “notices” of meetings and societies and things till it seemed that the list would stretch out to the crack of doom—a queer custom which is still kept up in America, even in cities, away here in this age of abundant newspapers.

После того как гимн был спет, достопочтенный мистер Спрэг превратился в местный листок объявлений и стал подробно сообщать о предстоящих религиозных беседах, собраниях и прочих вещах, пока прихожанам не стало казаться, что этот длиннейший перечень дотянется до Страшного суда, — дикий обычай, который и поныне сохранился в Америке, даже в больших городах, несмотря на то, что в стране издаётся уйма всевозможных газет.

Often, the less there is to justify a traditional custom, the harder it is to get rid of it.

Подобные вещи случаются часто: чем бессмысленнее какой-нибудь закоренелый обычай, тем труднее положить ему конец. Потом священник приступил к молитве. То была хорошая молитва, великодушная, щедрая, не брезгавшая никакими мелочами;

And now the minister prayed. A good, generous prayer it was, and went into details: it pleaded for the church, and the little children of the church; for the other churches of the village;

никого не позабыла она: она молилась и об этой церкви, и о маленьких детях этой церкви, и о других церквах, имеющихся здесь в городке;

for the village itself;

и о самом городке;

for the county;

и об округе;

for the State; for the State officers; for the United States;

и о штате, и о чиновниках штата, и о Соединённых Штатах;

for the churches of the United States;

и о церквах Соединённых Штатов;

for Congress; for the President;

и о Конгрессе, и о президенте;

for the officers of the Government;

я о членах правительства;

for poor sailors, tossed by stormy seas;

и о бедных мореходах, претерпевающих жестокие бури;

for the oppressed millions groaning under the heel of European monarchies and Oriental despotisms;

и об угнетённых народах, стонущих под игом европейских монархов и восточных тиранов;

for such as have the light and the good tidings, and yet have not eyes to see nor ears to hear withal;

и о просвещённых светом евангельской истины, но не имеющих глаз, чтобы видеть, и ушей, чтобы слышать;

for the heathen in the far islands of the sea; and closed with a supplication that the words he was about to speak might find grace and favor, and be as seed sown in fertile ground, yielding in time a grateful harvest of good.

и о язычниках далёких морских островов, — и заканчивалось всё это горячей мольбой, чтобы слова, которые окажет священник, дошли до престола всевышнего и были подобны зерну, упавшему на плодородную почву, и дали богатую жатву добра.

Amen.

Аминь.

There was a rustling of dresses, and the standing congregation sat down.

Послышалось шуршание юбок — прихожане, стоявшие во время молитвы, снова уселись на скамьи.

The boy whose history this book relates did not enjoy the prayer, he only endured it—if he even did that much. He was restive all through it;

Мальчик, биография которого излагается на этих страницах, не слишком наслаждался молитвой — он лишь терпел её как неизбежную скуку, насколько у него хватало сил.

he kept tally of the details of the prayer, unconsciously—for he was not listening, but he knew the ground of old, and the clergyman’s regular route over it—and when a little trifle of new matter was interlarded, his ear detected it and his whole nature resented it;

Ему не сиделось на месте: он не вдумывался в содержание молитвы, а лишь подсчитывал пункты, которые были упомянуты в ней, для чего ему не нужно было вслушиваться, так как он издавна привык к этой знакомой дороге, которая была постоянным маршрутом священника. Но стоило священнику прибавить к своей обычной молитве хоть слово, как ухо Тома тотчас замечало прибавку, и вся его душа возмущалась;

he considered additions unfair, and scoundrelly.

он считал удлинение молитвы бесчестным поступком, мошенничеством.

In the midst of the prayer a fly had lit on the back of the pew in front of him and tortured his spirit by calmly rubbing its hands together, embracing its head with its arms, and polishing it so vigorously that it seemed to almost part company with the body, and the slender thread of a neck was exposed to view;

Во время богослужения на спинку передней скамьи села муха. Эта муха положительно истерзала его: она спокойно тёрла свои передние лапки, охватывала ими голову и полировала её так усердно, что голова чуть не отрывалась от тела и видна была тоненькая ниточка шеи;

scraping its wings with its hind legs and smoothing them to its body as if they had been coat-tails;

потом задними лапками она чистила и скоблила крылья и разглаживала их, словно фалды фрака, чтоб они плотнее прилегли к её телу;

going through its whole toilet as tranquilly as if it knew it was perfectly safe.

весь свой туалет она совершала так спокойно и медленно, словно знала, что ей ничто не угрожает.

As indeed it was; for as sorely as Tom’s hands itched to grab for it they did not dare—he believed his soul would be instantly destroyed if he did such a thing while the prayer was going on.

Да и в самом деле ей ничто не угрожало, потому что, хотя у Тома чесались руки сцапать муху, он не решался на это во время молитвы, так как был уверен, что он погубит свою душу на веки веков.

But with the closing sentence his hand began to curve and steal forward; and the instant the “Amen” was out the fly was a prisoner of war.

Но лишь только священник произнёс последние слова, рука Тома сама собой прокралась вперёд, и в ту минуту, когда прозвучало «аминь», муха очутилась в плену.

His aunt detected the act and made him let it go.

Но тётка заметила этот манёвр и заставила выпустить муху.

The minister gave out his text and droned along monotonously through an argument that was so prosy that many a head by and by began to nod—and yet it was an argument that dealt in limitless fire and brimstone and thinned the predestined elect down to a company so small as to be hardly worth the saving.

Священник произнёс цитату из библии и монотонным гудящим голосом начал проповедь, до того скучную, что вскоре многие уже клевали носами, несмотря на то что речь шла и о вечном огне, и о кипящей сере, а число избранных, которым уготовано было вечное блаженство, сводилось к столь маленькой цифре, что такую горсточку праведников, пожалуй, и не стоило спасать.

Tom counted the pages of the sermon; after church he always knew how many pages there had been, but he seldom knew anything else about the discourse.

Том сосчитал страницы проповеди: выйдя из церкви, он всегда мог сказать, сколько в проповеди было страниц, но зато её содержание ускользало от него совершенно.

However, this time he was really interested for a little while.

Впрочем, на этот раз кое-что заинтересовало его.

The minister made a grand and moving picture of the assembling together of the world’s hosts at the millennium when the lion and the lamb should lie down together and a little child should lead them.

Священник изобразил величественную потрясающую картину: как праведники всего мира соберутся в раю, и лев ляжет рядом с ягнёнком, и крошечный ребёнок поведёт их за собой.

But the pathos, the lesson, the moral of the great spectacle were lost upon the boy;

Пафос и мораль этого зрелища нисколько не тронули Тома;

he only thought of the conspicuousness of the principal character before the on-looking nations;

его поразила только та важная роль, которая выпадет на долю ребёнка перед лицом народов всей земли;

his face lit with the thought, and he said to himself that he wished he could be that child, if it was a tame lion.

глаза у него засияли, и он сказал себе, что и сам не прочь быть этим ребёнком, если, конечно, лев ручной.

Now he lapsed into suffering again, as the dry argument was resumed.

Но тут опять пошли сухие рассуждения, и муки Тома возобновились.

Presently he bethought him of a treasure he had and got it out.

Вдруг он вспомнил, какое у него в кармане сокровище, и поспешил достать его оттуда.

It was a large black beetle with formidable jaws—a “pinchbug,” he called it.

Это был большой чёрный жук с громадными, страшными челюстями — «жук-кусака», как называл его Том.

It was in a percussion-cap box.

Жук был спрятан в коробочку из-под пистонов.

The first thing the beetle did was to take him by the finger.

Когда Там открыл коробочку, жук первым долгом влился ему в палец.

A natural fillip followed, the beetle went floundering into the aisle and lit on its back, and the hurt finger went into the boy’s mouth.

Понятное дело, жук был отброшен прочь и очутился в проходе между церковными скамьями, а укушенный палец Том тотчас же сунул в рот.

The beetle lay there working its helpless legs, unable to turn over.

Жук упал на спину и беспомощно барахтался, не умея перевернуться.

Tom eyed it, and longed for it; but it was safe out of his reach.

Том смотрел на него и жаждал схватить его снова, но жук был далеко.

Other people uninterested in the sermon found relief in the beetle, and they eyed it too.

Зато теперь он послужил развлечением для многих других, не интересовавшихся проповедью.

Presently a vagrant poodle dog came idling along, sad at heart, lazy with the summer softness and the quiet, weary of captivity, sighing for change.

Тут в церковь забрёл пудель, тоскующий, томный, разомлевший от летней жары;

He spied the beetle;

ему надоело сидеть взаперти, он жаждал новых впечатлений.

the drooping tail lifted and wagged. He surveyed the prize; walked around it;

Чуть только он увидел жука, его уныло опущенный хвост тотчас поднялся и завилял.

smelt at it from a safe distance;

Пудель осмотрел свою добычу, обошёл вокруг неё, обнюхал с опаской издали;

walked around it again;

обошёл ещё раз;

grew bolder, and took a closer smell; then lifted his lip and made a gingerly snatch at it, just missing it;

потом стал смелее, приблизился и ещё раз нюхнул, потам оскалил зубы, хотел схватить жука — и промахнулся;

made another, and another;

повторил попытку ещё и ещё;

began to enjoy the diversion;

видимо, это развлечение полюбилось ему;

subsided to his stomach with the beetle between his paws, and continued his experiments;

он лёг на живот, так что жук очутился у него между передними лапами, и продолжал свои опыты.

grew weary at last, and then indifferent and absent-minded.

Потом ему это надоело, потом он стал равнодушным, рассеянным, начал клевать носом;

His head nodded, and little by little his chin descended and touched the enemy, who seized it.

мало-помалу голова его поникла на грудь, и нижняя челюсть коснулась врага, который вцепился в неё.

There was a sharp yelp, a flirt of the poodle’s head, and the beetle fell a couple of yards away, and lit on its back once more.

Пудель отчаянно взвизгнул, мотнул головой, жук отлетел в сторону на два шага и опять упал на спину. Те, что сидели поблизости, тряслись от беззвучного смеха;

The neighboring spectators shook with a gentle inward joy, several faces went behind fans and hand-kerchiefs, and Tom was entirely happy.

многие лица скрылись за веерами и носовыми платками, а Том был безмерно счастлив.

The dog looked foolish, and probably felt so; but there was resentment in his heart, too, and a craving for revenge. So he went to the beetle and began a wary attack on it again;

У пуделя был глупый вид — должно быть, он и чувствовал себя одураченным, но в то же время сердце его щемила обида, и оно жаждало мести.

jumping at it from every point of a circle, lighting with his fore-paws within an inch of the creature, making even closer snatches at it with his teeth, and jerking his head till his ears flapped again.

Поэтому он подкрался к жуку и осторожно возобновил атаку: наскакивал на жука со всех сторон, едва не касаясь его передними лапами, лязгал на него зубами и мотал головой так, что хлопали уши.

But he grew tired once more, after a while;

Но в конце концов и это ему надоело;

tried to amuse himself with a fly but found no relief;

тогда он попробовал развлечься мухой, но в ней не было ничего интересного;

followed an ant around, with his nose close to the floor, and quickly wearied of that;

походил за муравьём, приникая носом к самому полу, но и это быстро наскучило ему;

yawned, sighed, forgot the beetle entirely, and sat down on it.

он зевнул, вздохнул, совершенно позабыл о жуке и преспокойно уселся на него!

Then there was a wild yelp of agony and the poodle went sailing up the aisle; the yelps continued, and so did the dog;

Раздался безумный визг, пудель помчался по проходу и, не переставая визжать, заметался по церкви;

he crossed the house in front of the altar; he flew down the other aisle;

перед самым алтарём перебежал к противоположному проходу, стрелой пронёсся к дверям, от дверей — назад;

he crossed before the doors; he clamored up the home-stretch;

он вопил на всю церковь, и чем больше метался, тем сильнее росла его боль;

his anguish grew with his progress, till presently he was but a woolly comet moving in its orbit with the gleam and the speed of light.

наконец собака превратилась в какую-то обросшую шерстью комету, кружившуюся со скоростью и блеском светового луча.

At last the frantic sufferer sheered from its course, and sprang into its master’s lap;

Кончилось тем, что обезумевший страдалец метнулся в сторону и вскочил на колени к своему хозяину, а тот вышвырнул его в окно;

he flung it out of the window, and the voice of distress quickly thinned away and died in the distance.

вой, полный мучительной скорби, слышался всё тише и тише и наконец замер вдали.

By this time the whole church was red-faced and suffocating with suppressed laughter, and the sermon had come to a dead standstill.

К этому времени все в церкви сидели с пунцовыми лицами, задыхаясь от подавленного смеха. Даже проповедь немного застопорилась.

The discourse was resumed presently, but it went lame and halting, all possibility of impressiveness being at an end;

И хотя она тотчас же двинулась дальше, но спотыкалась и хромала на каждом шагу, так что нечего было и думать о её моральном воздействии.

for even the gravest sentiments were constantly being received with a smothered burst of unholy mirth, under cover of some remote pew-back, as if the poor parson had said a rarely facetious thing.

Прячась за спинки церковных скамеек, прихожане встречали заглушёнными взрывами нечестивого хохота самые торжественные и мрачные фразы, как будто злосчастный священник необыкновенно удачно острил.

It was a genuine relief to the whole congregation when the ordeal was over and the benediction pronounced.

Все вздохнули с облегчением, когда эта пытка кончилась и было сказано последнее «аминь».

Tom Sawyer went home quite cheerful, thinking to himself that there was some satisfaction about divine service when there was a bit of variety in it.

Том Сойер шёл домой весёлый; он думал про себя, что и церковная служба может быть иной раз не очень скучна, если только внести в неё некоторое разнообразие.

He had but one marring thought;

Одно омрачало его радость: хотя ему и было приятно, что пудель поиграл с его жуком, но зачем же негодный щенок унёс этого жука навсегда?

he was willing that the dog should play with his pinchbug, but he did not think it was upright in him to carry it off.

Право же, это нечестно.

Get short URL

Text alignment