Джим получает ведьмин пирог |
Ну что же, дело сделано. Покинув хибарку, мы пошли на задний двор, к куче мусора – старые башмаки, тряпье, разбитые бутылки, пришедшие в негодность кастрюльки и сковороды и прочая рухлядь – порылись в ней и разжились старым жестяным тазом, и заделали, как могли, его дырки, чтобы можно было испечь в нем пирог, спустились с ним в подвал, доверху наполнили тазик мукой и отправились завтракать, а дорогой подобрали два кровельных гвоздя, – нужнейшая, по словам Тома, вещь для узника, которому требуется выцарапывать на стене камеры и своё имя, и повесть о своих печалях, и опустили один из них в карман висевшего на спинке стула передника тёти Салли, а другой засунули за ленту на шляпе дяди Сайласа, которая на бюро лежала (потому что услышали от детей, что их папа и мама собираются навестить этим утром беглого негра), а уже в проходе, где мы обычно завтракали, Том украдкой сунул оловянную ложку в карман сюртука дяди Сайласа, и все мы стали ждать тётю Салли, которая почему-то запаздывала. |
Пришла она раскрасневшейся, сердитой и вспыльчивой, еле-еле дождалась конца молитвы и принялась одной рукой кофе разливать, а другой тюкать напёрстком по затылкам подворачивавшихся ей детей, говоря: |
–Ну все уже перерыла, а второй твоей рубашки так и не нашла, и куда она могла подеваться, ума не приложу! |
Сердце моё так и упало, пробив лёгкие, печёнки и прочее, кусок жёсткой кукурузной лепёшки застрял у меня в горле, я закашлялся, и он вылетел и, пронёсшись над столом, угодил в глаз одному из детей, и бедняга взвыл, точно индеец перед боем, и скрючился, как червяк на крючке, а Том побледнел аж до синевы, в общем, с четверть минуты, если не дольше, состояние наше было самое аховое, я бы своё за бесценок продал, да покупателя не нашлось, но потом мы опомнились, – просто нас эти слова врасплох взяли. |
А дядя Сайлас и говорит: |
–Удивительнейшая история, ничего не понимаю. |
Я очень хорошо помню, что не надевал ее, потом что... |
–Потому что на тебе другая надета была. |
Сам не понимаешь, что говоришь! |
Я знаю, что ты ее не надевал, да ещё и лучше тебя знаю, дырявая твоя голова, – она вчера на бельевой веревке висела, я своими глазами видела. |
А теперь ее нет, вот и весь сказ, и тебе придётся в красной фланелевой ходить, пока я не найду время, чтобы сшить для тебя новую. |
Третью рубашку за два года! |
Как будто мне делать больше нечего, как только рубашки тебе шить, – и что ты с ними делаешь, ума не приложу. |
Мог бы уже научиться беречь их, в твои-то годы. |
–Ты права, Салли, права, но ведь я стараюсь, как умею. |
Однако с этой-то я ни в чем уж не виноват, ты же знаешь, я к рубашкам и не притрагиваюсь никогда, не считая той, что на мне надета, а с себя я, помнится, ни одной ещё не терял. |
–Нашёл, чем хвастаться, тоже мне, заслуга, – ты бы и с себя потерял, кабы смог, нисколько в этом не сомневаюсь. |
И если бы у нас только рубашка пропала, так ведь нет – ещё и ложка, и не только она. |
Было десять, стало девять. |
Ну ладно, рубашку мог телёнок сжевать, но ложку-то он есть не стал бы. |
Это уж наверняка. |
–А что у нас ещё пропало, Салли? |
–Шесть свечей – вот что. |
Их могли, конечно, и крысы утащить, да так оно, думаю, и было, удивительно ещё, что они по всему дому не шастают, ты ведь только обещаешь их норки запечатать, да ничего не делаешь, и не будь крысы такими дурами, они бы на голове твоей ночевали, Сайлас, а ты и не заметил бы, и все-таки ложку крысы утащить ну никак не могли, это я точно знаю. |
–Да, Салли, это моя вина, признаю, моё упущение, но я их норы ещё до завтра заделаю. |
–Ой, ну зачем же так спешить, я и до следующего года подождать могу. |
Матильда Ангелина Араминта Фелпс! |
И как даст ей по голове напёрстком, и девочка мигом выдернула из сахарницы руку. |
Тут в проходе появляется негритянка и говорит: |
–Миссус, у нас простыня запропала. |
–Я их норы прямо сегодня заделаю, – говорит, совсем опечалившись, дядя Сайлас. |
–Да замолчи ты! |
По-твоему, крысы, что ли, ее утащили? |
Куда она подевалась, Лизи? |
–Вот как на духу, миссус Салли, не знаю. |
Вчера на веревке висела, а теперь не висит, нету ее. |
–Сдаётся мне, судный день наступает. |
Сколько живу на свете, никогда такого не видела. |
Рубашка, простыня, ложка, шесть све... |
–Миссус, – это девочка-мулатка из дома вышла, – у нас куда-то медный подсвечник подевался. |
–Убирайся отсюда, наглая тварь, пока я тебя сковородой не пришибла! |
Знаете, она уже просто сама не своя была. |
Я начал прикидывать, как бы мне улизнуть из дому – по лесу погулять, покуда не уляжется буря. |
Тётя Салли продолжала рвать, метать и руками размахивать, все остальные сидели тихие, присмиревшие, и тут дядя Сайлас вытянул из кармана ложку и вид у него стал – глупее некуда. |
Тётя Салли замерла с открытым ртом и поднятыми над головой руками, а мне страх как захотелось поскорее оказаться в Иерусалиме или ещё где-нибудь. |
Помолчала она немного и говорит: |
–Ну, ничегошеньки другого я и не ожидала. |
Значит, она все это время у тебя в кармане лежала, да почти наверняка и все остальное тоже там. |
Как она туда попала? |
–Честное слово, Салли, не знаю, – говорит он, вроде как оправдаться пытаясь, – знал бы так непременно сказал. |
Я перед завтраком семнадцатую главу «Деяний» читал, тогда, наверное, и положил ее в карман, сам не заметив, – вместо Евангелий, пожалуй что так, потому что Евангелий же в кармане нет – вот я сейчас схожу, посмотрю, если Евангелия там, где я их читал, значит, в карман я их не укладывал, и тогда получается, что я их в сторону отложил, а сам взял ложку и... |
–О Господи! |
Да будет мне в этом доме покой или не будет?! |
Убирайтесь отсюда прочь, вся ваша шайка – и близко ко мне не подходите, пока я в себя не приду! |
Я бы услышал ее, если б она себе под нос бормотала, а не кричала во всю мочь, – и исполнил бы этот приказ, даже будь я покойником. |
Когда мы проходили через гостиную, дядя Сайлас взял свою шляпу и гвоздь полетел на пол, но старик просто поднял его и положил, не сказав ни слова, на каминную полку, и вышел. |
Том, увидев это и вспомнив, я так понимаю, про ложку, сказал: |
–Нет, с ним мы ничего пересылать не будем, он не надёжен. А потом говорит: |
–Хотя с ложкой он нам хорошую службу сослужил, сам того не желая, а потому давай и мы ему сослужим, – но только без его ведома – заделаем крысиные норы. |
Нор этих в подвале оказалась уйма, мы с ними битый час провозились, но запечатали их на совесть. |
А после слышим: шаги на лестнице. Мы задули свечи и спрятались. И смотрим: идёт старик – в одной руке свеча, под мышкой другой тряпье всякое, а вид у него такой отсутствующий, точно он и не старик никакой, а позапрошлый год. |
Побродил он по подвалу, точно во сне, одну норку осмотрел, другую – в общем, все обошёл. |
Потом постоял минут пять, свечное сало ему на руку капает, а он и не замечает, потому как задумался крепко. |
Но, наконец, медленно повернулся и так же сонно побрёл к лестнице, говоря: |
–Ну хоть убейте меня, не помню, когда я их заделал. |
Ладно, пойду, скажу ей, что с крысами я не виноват. |
Хотя нет, не стоит, она все равно не успокоится. |
И поднялся, продолжая бормотать что-то, по лестнице. |
Замечательный был старикан. |
Да он и сейчас такой. |
А Тому все ложка покоя не давала, он сказал, что надо нам как-то завладеть ею, и задумался. |
И, придумав, объяснил мне, как мы это сделаем, и мы пошли на кухню, подождали около корзиночки с ложками, а, когда услышали шаги тёти Салли, Том принялся пересчитывать их, укладывая рядком, а я одну в рукав спрятал. Том и говорит ей: |
–Тётя Салли, а ложек-то все-таки девять. |
Она отвечает: |
–Иди поиграй, не приставай ко мне. |
Я лучше тебя знаю, сама их пересчитала. |
–Да и мы пересчитали, тетенька, целых два раза – девять и все тут. |
Видно было, что она еле сдерживается, но ложки считать, тем не менее, начала – да и кто бы не начал? |
–Ну это ж надо! |
Господи прости, опять девять! |
Чума на них, что ли, напала, на эти ложки? Погодите, я их ещё раз сочту. |
Я подкинул в общую кучку ту, что в рукаве держал, и тётя Салли снова пересчитала ложки и говорит: |
–Чтоб они пропали, проклятые, опять их десять! – |
и лицо у нее становится обиженное и озадаченное. |
А Том говорит: |
–Нет, тетенька, быть того не может. |
–Ты что, олух, не видел, как я их считала? |
–Видел, и все-таки... |
–Ладно, пересчитаю опять. |
Я, разумеется, снова одну стянул и получилось их девять, как в первый раз. |
Ну, ее чуть удар не хватил – аж затрясло всю. |
Однако она продолжала и продолжала пересчитывать ложки и до того запуталась, что иногда и корзинку за ложку считала и получилось у нее три раза правильно, а три неправильно. |
Кончилось тем, что схватила она эту корзинку и запустила ею через всю комнату, и корзинка из кошки дух вышибла, а тётя Салли велела нам убираться и оставить ее в покое, и если, говорит, вы мне до обеда хоть раз на глаза попадётесь, я с вас шкуру заживо спущу. |
В общем, ложкой мы завладели и, пока тётя Салли шумела, прогоняя нас, мы сунули эту ложку в карман ее передника и та вместе с кровельным гвоздём ещё до полудня оказалась у Джима. |
Мы своим достижением очень были довольны – Том сказал, что оно более чем стоило затраченных нами усилий, потому как теперь тётя Салли даже под страхом смерти не сможет два раза подряд получить правильный результат, а и получит, так сама себе не поверит, и сказал, что она, пожалуй, дня три ещё ложки пересчитывать будет, пока не отступится и тогда уж убьёт до смерти всякого, что сунется к ней с просьбой их посчитать. |
Ночью мы вернули простыню на бельевую веревку и стянули другую – из тетиного комода; а после пару дней то возвращали ее, то снова крали, так что тётя Салли вконец запуталась и перестала понимать, сколько у нее простыней, и махнула на них рукой, не желая губить из-за какого-то тряпья свою бессмертную душу, и сказала, что лучше умрёт, чем ещё раз возьмётся их пересчитывать. |
Ладно, с рубашкой, простыней, ложкой и свечами все уладилось – большое спасибо телёнку, крысам и путанице с пересчётом, – а про подсвечник все как-то быстро забыли. |
Но вот с пирогом мы намучались и поначалу мороке этой конца видно не было. |
Выбрали мы в самой глубине леса место для готовки и, в конце концов, пирог испёкся вполне приличный, но не сразу, не в первый же день – три тазика муки мы на него потратили, а сами покрылись ожогами и глаза наши от дыма на лоб повылазили; понимаете, нам ведь нужна была только корка, а она у нас получалась какая-то непрочная и все проседала посередке. |
Но потом мы, конечно, набрели на правильную мысль: сразу запечь в пирог лестницу. |
Отправились на вторую ночь к Джиму, разодрали простыню на узкие полоски, свили их, связали, и ещё до рассвета получилась у нас превосходная лестница – крепкая, хоть человека на ней вешай. |
И мы решили притвориться – перед собой, – что потратили на нее девять месяцев. |
Утром мы отнесли лестницу в лес и тут выяснилось, что ни в какой пирог она не влезает. |
Мы ведь ее из целой простыни сделали, так что лестницы нашей хватило бы на сорок пирогов, да ещё осталось бы на суп, колбасную начинку и на что угодно. |
Хоть на целый обед. |
Но нам же не обед требовался. |
Нам требовался всего-навсего пирог, поэтому мы отрезали от лестницы кусочек, а все остальное выбросили. |
Печь пироги в тазу мы все-таки не решились, боялись, что он прогорит; однако у дяди имелась превосходная медная грелка из тех, которые углями на ночь наполняют, он ею очень дорожил, потому что грелка эта вместе с ее длиннющей деревянной ручкой принадлежала одному его предку, приплывшему сюда из Англии на «Мэйфлауэре» или другом каком корабле с Вильгельмом Завоевателем; старик хранил ее на чердаке среди старых котлов и прочих ценных вещей – ценных не потому, что они обладали какой-нибудь ценностью, что нет, то нет, но потому, что были реликвиями, понимаете? Ну вот, мы тишком уволокли ее в лес и в ней-то наши пироги и пекли – первые у нас не получились, опыта не хватало, зато последний удался на славу. |
Мы обмазали грелку тестом, изнутри, поставили на угли, положили внутрь лестницу и ее тоже тестом обмазали, накрыли крышкой, а сверху ещё горячих углей навалили и отошли футов на пять – на всю длину ручки, – постояли в прохладе и покое, и через пятнадцать минут испёкся у нас пирог, на который приятно было смотреть. |
Другое дело, что тому, кто его съесть захотел бы, неплохо было запастись парой бочек с зубочистками, потому как, жевал бы он нашу верёвочную лестницу, пока его судороги не скрутили бы, уж я-то знаю о чем говорю, да и животом он потом маялся бы очень долго, не скоро бы его снова за стол потянуло. |
Когда мы укладывали ведьмин пирог в кастрюльку Джима, Нат в нашу сторону не смотрел, так что мы под пирог ещё и три жестяных тарелки пристроили; теперь у Джима имелось все, что нужно, и он, едва Нат ушёл из хибарки, разломал пирог, засунул лестницу под свой соломенный тюфяк, нацарапал на тарелке пару загогулин и выбросил ее в окно. |
Губная гармошка – это для крысы самый походящий инструмент. |
Животные же все музыку любят, а тюремные по ней и вовсе с ума сходят. |
Особенно по жалобной, а из губной гармошки другой и не выжмёшь. |
Они как услышат такую, им сразу интересно становится – лезут отовсюду, посмотреть, что с тобой стряслось. |
Да, с этим у нас все хорошо, музыкальными инструментами ты обеспечен. |
Значит, тебе нужно будет просто садиться на кровать перед тем, как спать лечь, ну и рано поутру тоже, и играть на губной гармошке; ты им «Разорвалась былая связь» играй, на нее крысы быстрее всего сбегаются – две минуты поиграешь, и они – крысы, змеи, пауки – забеспокоятся о тебе и полезут из всех щелей. |
И начнут ползать по тебе, и скакать, в общем, веселиться от души. |
– Ну да, им-то весело будет, не сомневаюсь, а Джиму каково? |
Вот чтоб мне пропасть, марса Том, если я хоть какой-нибудь смысл в этом вижу. |
Но, раз нельзя без этого, сделаю. Да оно и лучше, когда животные всем довольны, от этого в доме спокойнее. |
Том посидел немного, подумал – не забыл ли чего, а потом и говорит: |
– О, хорошо, что вспомнил. |
Как по-твоему, сможешь ты здесь цветочек вырастить? |
– Не знаю, марса Том, может и смогу, правда, темно тут до ужаса. Да и на что он мне, цветочек-то? За ним же ухаживать все время придётся. |
– Ты все-таки постарайся, Джим. |
У некоторых узников это получалось. |
– Пожалуй, коровяк какой-нибудь или рогоз тут и прижился бы, марса Том, но они ж и половины трудов, какие на них пойдут, не стоят. |
– Стоят-стоят. |
Мы принесём тебе росточек, посадишь его в углу, вон в том, и станешь выращивать. |
И не называй его «коровяком», в тюрьме положено говорить «пиччиола», это «цветочек» по-итальянски. |
Да, а поливать ты его будешь слезами. |
– Так у меня же здесь колодезной воды полно, марса Том. |
– Колодезная тебе ни к чему, слезами поливать будешь. |
Так принято. – Но ведь, марса Том, за то время, что я один коровяк на слезах выращу, у меня бы на колодезной воде два вымахали. – Не пойдёт. |
Ты должен поливать его слезами. |
– Он же у меня засохнет, марса Том, как пить дать. Я ведь и не плачу почти. |
Это поставило Тома в тупик. |
Однако он подумал-подумал и сказал Джиму, что если расплакаться ему не удастся, то можно будет прибегнуть к помощи луковицы. |
Сказал, что пойдёт утром к неграм и украдкой опустит луковицу в кофейник Джима. |
А Джим сказал, что «уж лучше тогда в кофе табаку насыпать». И принялся жаловаться, что больно много на него всего навалили – и коровяк расти, и крысам на губной гармошке играй, и к змеям с пауками подлизывайся, и все это помимо перьев, надписей, дневника и всего прочего, и сказал, что уж слишком много у заключенного хлопот, забот и обязанностей, он, дескать, и не думал никогда, что тюремная жизнь так трудна, но тут терпение Тома лопнуло, и он заявил, что ни один узник в мире не получал ещё такие же великие шансы прославиться, какие достались Джиму, и если он этого не ценит, то получается, что все они пропадают зазря. |
Ну, Джиму стыдно стало, он пообещал, что больше так говорить не будет, и мы с Томом отправились спать. |
|